Чура

На самом деле, мое похищение было сыграно, как по нотам. Воры заранее знали, где и в какое время я окажусь одна. Об этом говорит уже то, что отравленный калач, отправивший меня в забытье, находился в будке Игоря Баринова до того, как в ней появилась я. Думать о том, что булку отравил сам Игорь, не хотелось. На протяжении всего фестиваля парень находился у всех на виду – то и дело курсировал от локации к локации, а его дощатый закуток все это время оставался открытым. Замка на будке не имелось, да он там был и не нужен. Во-первых, предполагалось, что Игорь от своей панели управления далеко не уйдет, а во-вторых, о том, где именно эта панель находится, знали только организаторы фестиваля. Коим господин волк никак не является.

Меня снова бросило в жар. Мучительно захотелось выпить снова.

Наливая коньяк в третий раз, искренне удивилась двум вещам: а) несмотря на дозу выпитого спиртного, я совершенно не чувствовала опьянения, б) Репьевский продолжал сидеть у подъезда и пугать своим суровым видом местных алкоголиков. Последнее я обнаружила, бросив очередной взгляд в окно.

Пить коньяк почему-то расхотелось, зато на смену жажде пришел голод.

Быстрая ревизия кухонных шкафов показала, что это дело также поправимое. А потому через несколько минут в кастрюльке на плите булькали макароны, на столе стояла открытая банка тушенки, а в заварочном чайнике настаивались остатки травяного сбора.

Выходит, Репьевский действительно не мог мне помочь. Слишком уж удачно был подобран момент похищения. Похоже, среди организаторов фестиваля затесалась крыса, которая благоволит Вадиму Самойлову и отчего-то совсем не уважает меня. Или Репьевского. Или всех вместе.

Подошла к подоконнику. Сева сидел в той же позе на том же месте. Вздохнула и потянулась за мобильным телефоном.

Всеволод ответил на вызов после первого же гудка.

- Ты собираешься ночевать у моего подъезда? – поинтересовалась я, по-прежнему глядя на него из окна.

- Если потребуется, - ответил он.

- Зачем?

- Мне нужно с тобой поговорить. Лично, не по телефону. Есть подозрение, что в квартиру меня не пустят, поэтому придется ждать здесь.

- На улице, наверное, холодно.

- Пока не очень. Но ночью, скорее всего, будет свежо. Не лето, чай.

Я вздохнула.

- Ехал бы ты домой, Репьевский. Там тепло.

- Тепло у тебя под боком. Раз уж ты сейчас находишься не у меня дома, не все ли равно где мерзнуть?

Покачала головой. Мне без его медвежьих объятий тоже было зябко.

- У меня сварились макароны, - сказала ему. – И есть горячий чай. Приходи, угощу.

Он поднял голову, посмотрел на мое освещенное окно. Потом улыбнулся и скрылся в подъезде.

Я положила телефон на стол и пошла в прихожую – ждать, когда услышу за дверью его шаги.

Они раздались всего через пару минут. Телепортировался он что ли?

Репьевский осторожно вошел, замер на пороге. Выглядел он забавно - настолько, насколько может быть забавным большой сильный мужчина, теряющийся в догадках, выгонит его взашей маленькая хрупкая девушка или нет.

- Проходи в кухню, - сказала я. – А то макароны остынут.

Шаг в сторону, и на моем локте сомкнулись сильные горячие пальцы. Еще секунда – и я оказалась крепко прижата к широкой груди. В нос тут же ударил тонкий аромат мужского парфюма, смешанный с запахом кофе и полыни. От этой смеси закружилась голова, и вся усталость длинного насыщенного впечатлениями дня снова обрушилась на голову тяжелым пыльным мешком.

Я обхватила Севу руками, спрятала голову у него на груди.

- Я тебя люблю, - сказал Репьевский, стискивая меня в объятиях. – Ты можешь сомневаться в чем угодно. В оборотнях, в моей компетенции стража, в словах и поступках, но в чувствах не сомневайся никогда. Слышишь? Никогда.

А я вдруг поняла, что не сомневаюсь. Конкретно сейчас, когда меня обнимают его руки, – точно. Как-то неожиданно пришло осознание, что если Федор прав и я на самом деле могу оказаться Севе безразличной, то просто умру. Сразу и на том самом месте, где меня настигнет это известие.

Меня осторожно подхватили на руки и куда-то понесли.

- Кухня в другой стороне, - пробормотала ему в шею.

- Бог с ней, - тихо ответил Всеволод. – Давай сначала поговорим.

Он мягко опустил меня на диван, уселся рядом.

- Вот, - на его губах появилась грустная улыбка. – Теперь можешь меня побить.

- Зачем?

- Чтобы выплеснуть раздражение и обиду. Еще можешь отругать или что-нибудь разбить о мою голову. Я виноват и готов понести наказание.

Я покачала головой. Ругаться не хотелось совершенно.

- Дурак ты, Репьевский. Не буду я тебя бить. Рукоприкладство, знаешь ли, не мой метод выяснять отношения. Да и жалко тебя - больно ведь будет. Думаю, тебе просто нужно попросить прощения за свои хитрости и недомолвки. Я – за честность в отношениях. Если ты, конечно, хоть немного ими дорожишь.

Он наклонился и коснулся губами моей ладони.

- Я очень ими дорожу, - его улыбка стала лукавой. – Поэтому извинюсь с большим удовольствием. Причем так, чтобы ты точно меня простила.

Мгновение – и я уже не сидела, а лежала на спине, а Всеволод нависал надо мной сверху.

- Я умею быть убедительным, - мурлыкнул Репьевский.