Чурики сгорели

А когда наступило лето, мы не уехали на каникулы, все время проторчали в Москве. Нам захотелось построить сцену в школьном зале. И никто нас не призывал к этому и не обязывал. Скорее наоборот. Мы развели ужасную грязь, и завхоз каждый день жаловался на нас директору. Мальчишки тогда учились отдельно; строить сцену к нам приходили девочки из соседней школы, и кое-кому из преподавателей это тоже не нравилось.

Сцену сколачивали из ничего, потому что в школе ничего не было. Были только не слишком щедрые шефы, но зато их было много. Мы приходили к директорам предприятий и управляющим каких-то контор. Нас принимали и даже усаживали в кожаные кресла. Мы просили, и нам давали материалы.

Мы ни от чего не отказывались. Везли все, что нам давали. Не оказалось досок — забрали машину горбыля. И в том же зале принялись строгать, впервые взяв рубанок в руки. Для школы, где и днем с огнем доски не сыщешь, добыча наша была богатством невероятным. Мы зорко охраняли его от посягательств завхоза. Сама директор попросила у нас отрезать от большого мотка сукна кусочек для портьеры, но и ей мы ответили, что прежде смерим, посмотрим, хватит ли нам самим. Сцена получилась великолепная. Пусть из неровного, плохо обструганного горбыля, пусть криво сколоченная, но зато огромная, с большими карманами, люками и нижним этажом, где можно было передвигаться, правда лишь ползком. На студии «Мосфильм» удалось выпросить списанные софиты, и один из нас, избравший амплуа электрика, все время лежал под сценой на животе, мастерил проводку и укреплял рубильники.

До начала учебного года оставалось несколько дней, мы не успевали. Весь первый этаж был завален обрезками материалов, сцена стояла непокрашенной.

Мы совсем переселились в школу. Девочки приносили что-нибудь поесть, а мы прибивали, красили, переделывали и очень много смеялись. Все время смеялись. И если теперь, к сожалению, не слишком часто мне бывает весело, я всегда вспоминаю, что прежде, когда строили сцену, было веселей.

Ребята могут все: и построить сцену, и выпускать фотоаппараты. Это я о колонистах, которыми занимался Макаренко. И то, что выходит из их рук, имеет как бы двойную ценность — прямую, вещественную, всем заметную, и другую, зачастую скрытую: создавая, они создают себя. Это доказано школой Антона Семеновича Макаренко. Теперь с ней никто не спорит. Но соглашаться — еще не быть последователем. Мало и понимать ее. Нужны еще усилия, чтобы во всем и всегда быть подлинным воспитателем, таким, каким был сам Макаренко. Он был великий и щедрый творец. Щедрость его творчества заключалась в том, что все, кто оказывался рядом с ним, тоже хотели творить. Никому не было тесно.

Бывая на Каляевской улице, я непременно заглядываю во двор около студии «Мультфильм».[4] Там есть небольшая спортивная площадка, по старой памяти я называю ее стадионом. Когда-то здесь был пустырь. Хозяйничали на нем дорожники Свердловского района: из года в год свозили сюда то, что оставалось от ремонта улиц, — глыбы старого асфальта. Гора росла, постепенно занимая весь пустырь. Асфальт спрессовался, и казалось, ничто не могло его сдвинуть.

На пустырь пришли школьники. А мы в райкоме комсомола даже приняли решение — создали межшкольную организацию для строительства стадиона. Каждый день ребята долбили асфальт. Он крошился, отваливался щепотками. Работа двигалась медленно, могла протянуться не один месяц. Но хотелось победить гору. Это казалось почти невыполнимым, а потому увлекательным. И вот на стройку приехал председатель исполкома. Он сказал: «Как не стыдно мучить школьников! В двадцатом веке вы ковыряете ломами. Пришлю пару экскаваторов, десяток машин — и горы не будет».

Горы не стало за один день. И школьников тоже. Стадион превратился в спортплощадку, доделывали ее строители. А ребятам стало неинтересно.

Тот председатель, бывая на Каляевской улице, быть может, тоже заглядывает на площадку. Она радует его. Он приложил к ней руку. Но, сделав одно, зачеркнул другое. От его творчества другим стало тесно.

Главный редактор газеты, с которым довелось мне работать, ввел такой порядок: ничего не отрицай, сам не предлагая. Применительно к газете это означало: не нравится заголовок статьи — назови свой, не приглянулась рубрика — выдумай лучше, кажется случайной тема статьи — предложи другую. Только не отрицай, не предлагая. В этом порядке, несомненно, было разумное начало: там, где только отрицают, аккумуляторы творчества работают на разрядку.

Как часто, пусть и справедливо, отрицая то или другое, в нас самих не загорается контрольная лампочка, мы не задумываемся: а что же предлагаем взамен? Талант не может только отрицать, он предлагает. Талант человека вообще и воспитателя тоже. Помочь найти такое увлечение, которое само по себе, без понуканий и внушений заставит отказаться от одних черт характера и потребует выработать другие.