Чурики сгорели

Не решившись сделать то, что был должен, человек находит себе утешение в оправданиях. Можно вспомнить, например, о возрасте и авторитете собеседника или решить, что сейчас не время, или, наконец, сказать себе: что изменится, если скажешь правду, другие-то молчат? Когда струсишь во второй раз, уже не надо подыскивать оправданий, они наготове. А в третий — просто пожимаешь плечами: а почему, собственно говоря, следует высказываться?

Я отступал раз за разом, а он раз за разом разрушал все, что во мне было. Я ненавидел его, но еще больше презирал себя.

Однажды я записал свою непроизнесенную речь. Это и натолкнуло на мысль опубликовать статью в областной газете. Первая статья в большую газету.

Жутко было тогда, сомневаясь над каждым фактом, выводить слово за словом. Как неловко было нести рукопись в редакцию и объяснять, что я не склочник, а поступаю, как велит совесть, ради справедливости. Ради справедливости? Несомненно. Но где-то оставалась червоточинка: все-таки я не решился сказать ему в лицо то, что думаю.

Наступила ночь перед публикацией статьи. Где-то верстальщик, зажав между пальцами свинцовый столбик строк, положил его на раму. Где-то редактор, надев сатиновые нарукавники, просматривал жирно оттиснутую влажную полосу. А я сидел дома и вчитывался в каждую строчку гранок. Вдруг один факт почудился сомнительным, через минуту я уловил в нем двусмысленность, через две — он казался совершенно неверным. Шел двенадцатый час ночи. Вахтер не пустил в редакцию, кивнул на телефон. Значит, можно было позвонить из дома. Я говорил с редактором и услышал в ответ:

— Не волнуйтесь. Вашу статью надо было сократить, и я убрал как раз этот абзац.

Утром я шел на работу. На стенде висела газета с моей статьей. И я понял, что испытания для меня только начинаются. Нужно было подняться к себе в редакцию, нужно было править заметки, говорить с людьми и делать вид, будто ничего не произошло: подметил недостатки и написал, велико ли дело!

Заседание для обсуждения статьи назначили на три часа. Я сам определил для себя время: ждать до пяти минут четвертого; если не позовут, пойду без приглашения. Сидел и тупо смотрел на циферблат. Меня не пригласили. Постукивало в висках: не позвали — и хорошо, тебе не обязательно присутствовать, это нескромно.

К знакомому кабинету я шел, наверное, слишком быстро, потому что открыл дверь и не сразу перевел дыхание:

— Как автор статьи, я хотел бы присутствовать на обсуждении…

Разрешили. В статье говорилось, что за плохую работу предприятия отвечает прежде всего он — руководитель. Теперь один за другим поднимались его заместители, перечисляли недостатки и ни слова не произносили в его адрес. Снова постукивало в висках: пришел и сиди, выступать совсем не обязательно, это нескромно.

Я попросил слово. Я смотрел ему в глаза, на его красные полные губы и говорил все. Все, что столько раз произносил про себя. Он не выдержал и отвел глаза. Он не мог, как прежде, сидеть, развалясь в кресле.

После моего выступления закончили прения и чинно записали в протоколе: «Статья в основном соответствует действительности».

Наши отношения на этом не закончились. Мы и потом встречались, испытывая взаимную неприязнь. Мы часто спорили, но теперь на равных, я завоевал это право.

Нравственная чистота гражданина — сродни мальчишке. А точнее, в мальчишке есть все от гражданина. Для мальчишек еще не настало время понять и разделить человеческие слабости. Они не признают смягчающих вину обстоятельств и судят обо всем категорично. В суждениях этих, наверное, проявляется свойственная человеку вера в правду и справедливость. Тому, кто только вступает в жизнь, она особенно присуща.

Разные бывают в жизни критические ситуации. Иногда они привлекают внимание всего общества, чаще о них знают лишь несколько человек, но разрешение их всегда требует усилия воли.

В шестом классе у нас появился Юзвик. Из одной школы его перегоняли в другую, в шестом он сидел года три, был старше и сильнее нас, поблескивал «фиксом» — фальшивой коронкой — и награждал одноклассников подзатыльниками, затрещинами и оплеухами.

Самый сильный — Толька Белов, он занимался боксом в детской спортивной школе — в первый же день вызвал Юзвика «стыкнуться». Это был благородный поединок, один на один, «до первой крови». Дрались за школой. Мы стояли, окружив их тесным кольцом. Юзвик отделался синяком под глазом, а Толька был избит в кровь.

Юзвик продолжал править. Постепенно мы свыклись. Кто-то подлизывался, стремясь заслужить его покровительство, а большинство жгуче ненавидели, предпочитая не попадаться ему на глаза.

В те годы больше всего на свете мы боялись потерять хлебные карточки. Месячные карточки разрезались на три полоски — по декадам. Но потерять паек на десять дней тоже было очень страшно. Мы носили карточки с собой, потому что после школы отправлялись в очередь за хлебом, или, как говорили тогда, «отовариваться».