Чурики сгорели

Ребята писали в свой журнал, писали то, что думали, и представали на его страницах такими, какими были. Часто по-мальчишески категоричными:

«Ребятки! Пора бы покончить всем пионерам и пионеркам участвовать и самим устраивать танцы. Пионеры не должны заниматься флиртом и ухаживанием, а танцы служат только для этого. Если некоторые говорят, что танцы развивают ребят физически, то пусть лучше, когда им захочется танцевать (т. е. физически развиваться), сделают несколько гимнастических упражнений, и это гораздо будет полезней для нашего здоровья и целей будет обувь. Во-вторых, когда танцуют, то поднимают пыль, которую мы вдыхаем в легкие и которая, в них осаждаясь, впоследствии вызывает чахотку. Долой танцы!»

Бывали и очень грустными. На станции Ховрино умер мальчик Полик. Пионеры хоронили его. Говорили речи над могилой и написали о своем друге в журнал:

«Полик состоял в звене „Красный паровоз“. Он был преданный пионерскому делу товарищ, и звено дало ему имя „Коммунар“. В Полике-коммунаре жил здоровый пионерский дух, но у него было слабое сердце, и оно не выдержало охватившей его болезни. Мы хороним нашего юного товарища, оставившего нас на двенадцатом году своей жизни, и склоняем над ним наше пионерское знамя. Вместе с тем мы клянемся продолжать наше пионерское дело, в котором он принимал такое славное участие. Мы клянемся добиться вместе со старшими товарищами осуществления коммунистического строя, который принесет счастье детям и всем трудящимся. Тогда не будут выходить так рано из наших рядов наши боевые товарищи, как выходит товарищ Полик-коммунар».

БЫТЬ ПЕРВЫМ

Все-таки мне удалось вытянуть из Вовки, как бы поступил он, окажись редактором «Пионерской правды».

— Я бы сразу напечатал заметку. Обязательство всем учителям, ну чтобы они давали поручения ребятам.

— При чем же здесь учителя?

— Как — при чем? Они же этим заведуют.

Так и сказал — «заведуют». Мне это казалось противоестественным, а Вовка был уверен, что учителя «заведуют» общественной работой и только от них ребята должны ждать поручений. Откуда эта уверенность? Откуда? Я вспомнил, как вступал сын в пионеры. Он пришел домой довольный и гордый. Учительница отобрала из всего класса десятерых — тех, кто, по ее мнению, должен стать пионером в первую очередь. Вовка оказался среди них. Он не задумывался сам — хочет ли быть пионером, это само собой разумеется, все хотят. Его отобрали среди первых десяти. Нет, не сами ребята, а учительница — значит, она и этим заведует.

Неделю, а возможно, две сын прилежно корпел над занятиями. Учительница сказала: того, кто получит двойку, в пионеры не примут, пока не исправит. Определять для самого себя, каким должен быть пионер, не надо, поставлено условие, к тому же простейшее — не получать двоек (пока не вступишь в пионеры). Всё решили за него другие, и от других он ждет теперь поручений.

Он готов пока выполнить любое поручение, оно пока для него радость. Прежде чем лечь спать, Вовка заставлял домашних слушать длиннющую поэму. Он читал ее с выражением каждый вечер, потому что записался на конкурс лучшего чтеца. Потом он перестал декламировать. Перестал, и ладно. Только теперь я вспомнил об этом конкурсе.

— А его и не было. Учительница заболела.

Вовка вступил в пионеры, в организацию для молодых, но саму по себе уже сложившуюся, с традициями. Каждый год оставляет на стволе дерева круг за кругом. Крепкая, устоявшаяся древесина прочно прикрывает мягкую сердце-вину. Быть может, и Вовке никак не удается пробиться через круги, достичь сердцевины — там творчество, самостоятельность. То творчество, которое только и может наградить радостью и удовлетворением, чувством первого: ты делаешь то, что до тебя никто не делал.

В этом чувстве первого Вовкино поколение нуждается, пожалуй, больше, чем мальчишки моего времени. Тогда не приходило как-то в голову отправиться на поиски истоков пионерского движения, они еще не были историей. От первых нас отделяли какие-нибудь пятнадцать лет, мы испытывали еще на себе энергию первой волны. И жизнь вокруг, весь мир были еще не такими устоявшимися, у добра и зла не было столь твердо очертанных границ. В Германии фашизм уже успел задушить все живое, но мы читали еще рассказы о борьбе немецких пионеров. Огнем революции была охвачена Испания. Даже далекая Абиссиния казалась близкой. Один из нас вымазал тогда лицо гуталином: хотел проверить, будет ли он похож на эфиопа, если удастся махнуть в Абиссинию. И даже то, что было лишь трагически перевернутой действительностью, нами, мальчишками, воспринималось романтически: в каждом странно одетом прохожем видели мы диверсанта, и каждую любопытную старушку подозревали в связях с империалистической разведкой. Без нашего вмешательства земля бы уж точно перестала крутиться.

Вовка хочет быть занятым, как сказали бы прежде — «охваченным», он тоскует о поручениях и говорит со вздохом:

— Поскорей бы уж в комсомол вступить, там хоть поручения дают.