Чуров и Чурбанов

Чуров переложил старика на свободную койку и отправился за аппаратом ЭКГ. Это вот как раз и была чуровская обязанность – слушать сердце. А заодно приходилось «писай дедуля ну вот и умничка», потому что санитарок и медсестёр не хватало. Аппарат стоял в подсобке, она же кладовка, она же кухня для персонала. Замызганный электрочайник пыхтел на клеёнке. Аги, которая тоже проходила здесь практику, насыпала чай в чашки. Глаза у неё по-прежнему были артистически зачернены, но фенечки с запястий сошли. Но надо ещё сказать, что это был за чай и что за чашки. Одна чашка – треснутая, с васильками синими и золотым ободком. Другая – с цветными мультяшными зверьками, поменьше, видать, детская. Обе без ручек. А чай – сероватая пыль, и клала Аги по чуть-чуть, щепотку, так что получался и не чай, а розоватая вода, а в ней пыльца, взвесь.

– Бог есть, – сказал Чуров без предисловия.

– Бога нет, – сказала Аги.

Оба всегда были готовы поспорить на эту тему. Аргументы они приводили обычные для их молодого возраста.

– Ну вот смотри, – наступала Аги, – вот если бы Бог был, разве бы Он Допустил всякие разные там Страдания? Значит, Его Нет. Или Он не Всесилен, или Он на Стороне Дьявола. (Большие буквы, очень большие. Аги зырит не на Чурова, а в чашку, где пёстрый мелкий рой чаинок крутится в сером кипятке. Аги пьёт из той васильковой, а Чуров из маленькой цветной.) – Вон Ирина Иванна вчера когда. Что в это время делал твой Бог? А-а, значит, ребёночка спасал? Значит, Он не Всесилен? (И так далее.)

Поспорив немного и допив чай, шли снова работать.

– Дед новый? А он без документов, – крикнула Инга Ефимовна, пробегая мимо, – даже как звать не знаем! Нашёлся на автобусной остановке, на автобус пытался сесть, а они не ходят там давно! Может, бомж! А может, потеряшка! Дементный, в маразме! – Инга Ефимовна была выгоревшая врачиха, жестяная, страшная, с дырками вместо глаз и воронкой вместо голоса.

* * *

На самом деле потерялся дед не случайно. Его сын вывел в город и там оставил. В сказках всё было наоборот – родители ребёнка в дремучий лес. А тут сын папу в недремлющие городские джунгли. Деду семьдесят восемь, сыну сорок восемь. Здоровенный мордатый дядька, отставной полковник. Жена «на старости лет» забеременела вторым ребёнком, а квартира маленькая, вот и решили избавиться от лишнего члена семьи.

– Уж и так и сяк нагинал её, что на хуй нам не нужен второй ребёнок, а она ни в какую, – жаловался мордатый экс-полковник друзьям за пивом. – Ревёт и всё. Ну, я ничего не могу сделать. Не знаю, что делать вообще. Квартира тридцать восемь метров. С папашей уже намучился, альцгеймерный, пытался сдать его, не берут никуда против его воли. Месяц, и обратно везут. Старший подросток уже, двенадцать лет, от рук отбивается. Уроки каждый день со скандалами. В телефон залипнет, и всё. Не дом, а дурдом.

– Ну что значит – не берут? А ты его приведи и оставь.

– На месяц, прикинь, только! Бля… Без согласия только через суд… признание недееспособным… а он бля прикидываться умеет, что соображает. Или, говорят, если нет возможности, там, уход обеспечить… А мы типа вместе живём – значит, по их понятиям, уход есть. Ну, такие законы… Главное, он ни в какую. Ну как вот, на тридцати восьми метрах? Ты бы смог? Тут или ребёнка рожать, или с папашей возиться. Сразу со всеми, это я сам тогда застрелюсь.

Вот так и решил отставной полковник потихоньку избавиться от папаши. В первый раз нашли, позвонили из милиции – ваш бродяжничает? Наш, конечно, наш, уже с ног сбились. Ага. Сбились с ног. На следующий вечер снова вывел, отвёз в другой район на всякий случай. Пущай снова приведут – пришьём ему бродяжничество, можно будет написать, что уследить не можем. На этот раз что-то пока никто не звонил. Мордатый отставной полковник был доволен, хотя и не совсем спокоен; чтобы немного улеглись нервишки, затеял уборку. Вытащил и снёс к лифту, под циферку 19 (номер этажа): многотомник Дарьи Донцовой, тапки с китайскими точками (с надписью «уретра» и стрелочкой на подошве), конспект Владимира Ильича Ленина, сделанный в 1983 году (крупноформатная тетрадка, и в ней круглым крупным почерком с нажимом). Вынес старый, поеденный молью пиджак, множество пыльных пустых банок, бамбуковую удочку и дырявую резиновую лодку (дед любил рыбалку), а заодно сломанный пластиковый снегокат с балкона.

Таскал-таскал и не заметил, что ночь уже на середине. После лёг спать и не видел снов. Ветер свистел и выл в скважинах, хлопал дверью балкона, дедова лежанка пустовала, но как будто так и надо. Сын ничего ни разу не спросил, а жена и так всё понимала. (Одно в ней хорошо – молчать умеет. Иногда.)

А утром, в шесть утра, в дверь позвонили. Он спросонок и не понял – что делается. Но позвонили снова, настырно так. Мордатый отставной полковник встал, посопел и пошёл открывать. Но только лишь распахнул внутреннюю дверь (отчего сразу взвыл ветер в скважине двери внешней), как послышался громкий топот – и, пока возился с замком внешней двери, в коридоре уже никого не было.