Чувства и вещи

Читатель, наверное, заметил, что большинство ребусов Леонардо начинается почти одинаково. «Видно будет…» или «Можно будет видеть…». Он учил видеть мир, постигая неожиданную суть явлений обыденных и обыденную суть явлений неожиданных.

Это игра ума.

Говоря современным языком, Леонардо изобретал тесты на умение видеть вещи с непривычной, непримелькавшейся стороны.

Кто из нас в детстве не кидал камешки воду, наблюдая потом за микроволнами, расходящимися от места падения? Самое обычное из детских воспоминаний. Видел это и Леонардо и, уже будучи взрослым, записал (возможно, повторив детские опыты): «…Волна бежит от места своего возникновения, а вода не двигается с места – наподобие волн, образуемых в мае на нивах течением ветров: волны кажутся бегущими по полю, а нивы со своего места не сходят».

Сегодняшние физики иллюстрируют этим наблюдением Леонардо явление, называемое энтропией.

Интеллектуальные ребусы Кэрролла чем-то – и не отдаленно, если учесть, что они жили в разные века, в разных мирах, – напоминают загадки-ребусы Леонардо.

«Что общего между вороном и конторкой?» – один из вопросов, заданных Алисе в Стране Чудес. Алиса на него не отвечает.

На этот вопрос потом пытались ответить сотни ученых, создав целую литературу на эту тему.

Мне кажется, что конторка – это нахохлившийся ворон. Ведь конторка – мебель бюрократа, высокий столик, за которым человек стоит лицом к посетителю, и ему хочется говорить «нет» и не хочется говорить «да». Поэтому конторка и кажется, особенно с известного расстояния и особенно когда человек сидит за ней, опустив голову и рассматривая некие бумаги, недобрым нахохлившимся вороном.

К Кэрроллу мы еще вернемся, и не раз.

Любимая мысль Леонардо – об универсальности живописца. Хочется повторить ее еще раз, объяснив подробнее: универсальность живописца заключается в том, чтобы всё видеть в мире, всё понять в мире и всё запечатлеть в мире.

Леонардо понимал себя универсальным человеком не потому, что сочетал в одном лице живописца, ученого, инженера, был и ботаником, и гидротехником, и анатомом, и астрономом… Он видел в себе универсального человека потому, что видел мир универсально: в единстве и разнообразии.

Умение видеть сосредоточенно и обдуманно, охватывать всю бесконечность бытия было для него решающим условием универсальности. Видеть в мире все вещи, понимая их совершенство.

Леонардо – человек-око. Но для него и все мироздание было оком.

Вот послушайте: «Моя книга имеет целью показать, каким образом Океан вместе с другими морями заставляет посредством Солнца сиять наш мир наподобие Луны и для тех, кто находится далеко, казаться светилом».

Углубимся в этот текст, чтобы понять: Леонардо из немыслимой дали, из бездны мироздания, видит нашу Землю. По его мысли, само мироздание – око, такое же, как око художника. И это око нас видит. Не только мы видим небо, но и небо видит нас. Это одно из самых возвышенных очеловечиваний космоса, когда человек, как бы обожествляя его, сообщает ему лучшее, что у него есть, – умение видеть. Так в эпоху античности люди наделяли собственными добродетелями бессмертных богов.

Леонардо был гениальным мыслящим оком человечества. И именно поэтому весь сегодняшний мир уже существовал в его голове (в чем можно убедиться, побывав в одном из залов замка Клу в Амбуазе). Но не только мир вертолетов, автоматических линий, подводных лодок и радиотелескопов, улавливающих пульсацию невообразимо далеких галактик. Мир сегодняшней человеческой души, тревожной, сомневающейся и ранимой. Ищущей истину, страдающей от лжи.

Я далеко-далеко ушел от бунинского рассказа «Далекое». В том же «Далеком» Бунин ощущает потерянность человека в мироздании и конечность его существования на земле. Он пишет: «В сущности, все мы, в известный срок живущие на земле вместе и вместе испытывающие все земные радости и горести, видящие одно и то же небо, любящие и ненавидящие в конце концов одинаковое и все поголовно обреченные одной и той же казни, одному и тому же исчезновению с лица земли, должны были бы питать друг к другу величайшую нежность, чувство до слез умиляющей близости и просто кричать должны были бы от страха и боли, когда судьба разлучает нас, всякий раз имея полную возможность превратить всякую нашу разлуку, даже десятиминутную, в вечную. Но, как известно, мы в общем весьма далеки от подобных чувств…»

Это гуманизм в его восхождении от Сократа – через Возрождение – к нам и дальше, в будущие века и тысячелетия.

И в час амбуазской ночи или дня, когда Бунин закончил рассказ о безвестном Иване Ивановиче, этот зауряднейший Иван Иванович стал равен бессмертному Леонардо, потому что в «иной час» коммивояжер равен любому великому, если этот иной час «есть час его великой скорби или радости».

И герой рассказа «Далекое» равен Леонардо. И может быть, в этом вершина и бунинского, и итальянского, и мирового гуманизма. Вершина, к которой ведут все ренессансы.