Чувства и вещи

Мир художника точно очерчен Борисом Пастернаком. Это мир, у порога которого кончается искусство – даже искусство! – «и дышат почва и судьба». Насколько же мир Леонардо был далек от мира античности, если даже в его искусстве (за исключением искусства увеселения) не было ничего от этого мира!

Писал он в Милане и портреты любовниц Лодовико Моро. Самый известный из них (по-видимому, тот, который находится сегодня в картинной галерее Кракова) – портрет Чечилии Галлерани. Поскольку сама личность Леонардо располагает к легендам, то было бы странно, если бы не родилась легенда о любви Чечилии Галлерани к божественному мастеру.

Чечилия была одной из самых замечательных женщин итальянского Ренессанса. Писатель Банделло называл ее современной Сафо. Она свободно говорила и писала по-латыни, сочиняла стихи на итальянском языке; в ее палаццо собирались, как отмечает французский исследователь жизни Леонардо Габриэль Сеайль, самые выдающиеся люди Милана. «Военные говорили там о воинском искусстве, музыканты пели, философы трактовали высшие вопросы, поэты читали свои и чужие произведения». Именно в этом палаццо рассказывали новеллы, которые были потом собраны и обработаны Банделло.

Когда Леонардо писал ее портрет, Чечилия была совсем юной – шестнадцатилетней. Один из авторов итальянского телефильма – Бруно Нардини пишет об их отношениях: «Она его полюбила и уже догадывалась о невысказанных чувствах Леонардо». Основанием для легенды послужил действительно найденный в архивах Леонардо неоконченный черновик письма: «Несравненная донна Чечилия. Возлюбленная моя богиня. Прочитав твое нежнейшее…»

У них была тайная переписка? Нам об этом ничего не известно. Но известна сухая и четкая запись, которая тоже относится к Чечилии, к работе Леонардо над ее портретом: «Если хочешь убедиться, совпадает ли твоя картина с оригиналом, возьми зеркало и посмотри, как отражается в нем живое существо».

Любил ли он в Чечилии женщину, любил ли он в Чечилии богиню, любил ли он в Чечилии «зеркало», любил ли он в ней «живое существо» – образ телесного и духовного совершенства, – осталось одной из загадок его жизни. Но когда останавливаешься и подолгу стоишь перед краковским портретом, изображающим Чечилию Галлерани с горностаем в руке, перед этим холодновато-замкнутым, жестко-бесстрастным лицом, поразительно не похожим на Чечилию Галлерани – обаятельную, женственную и добрую – в телефильме, перестаешь верить и в эту легенду. Чечилия с горностаем написана гениальной, но не любящей рукой. Нет, точнее, она написана художником, для которого искусство – зеркало жизни, зеркало холодное и беспощадно точное.

Существует версия, что в Милане Леонардо нарисовал портрет и второй возлюбленной Лодовико Моро – Лукреции Кривелли. Ряд исследователей относят этот портрет к более позднему времени, видя в нем не Лукрецию Кривелли, а возлюбленную Джулиано Медичи. В одном из «Кодексов» Леонардо есть три эпиграммы на этот портрет, видимо, сочиненные поэтами при дворе Лодовико Моро. Дух времени и дух Милана наиболее точно передает эта эпиграмма: «Имя той, которую ты видишь, – Лукреция, которой боги дали все щедрою рукою. Ей досталась в удел редкая красота; нарисовал ее Леонардо, любил Моро; один – величайший живописец, другой – вождь».

«Величайший живописец» создал и портрет юной жены «вождя», умершей рано, Беатриче д’Эсте. Но основными работами были «Тайная вечеря» и эскизы к памятнику Франческо Сфорцы. О трагической судьбе этих двух величайших работ Леонардо мы с вами подумаем в конце нашего повествования.

А сейчас обратимся к новеллисту итальянского Возрождения Маттео Банделло, который родился в 1485 году и мальчиком видел Леонардо, наблюдал за его работой в доминиканском монастыре Санта-Мария делле Грацие, на одной из стен которого Леонардо писал «Тайную вечерю». «Имел он обыкновение, – пишет Банделло, – и я столько раз сам видел это…»

Мысль, что был человек, который видел живого, реального Леонардо, потрясла меня, будто я читал о человеке, запечатлевшем в памяти работу инопланетных существ, сооружающих циклопические постройки. Меня удивило не то, что реально существовал Леонардо, а то, что был человек, засвидетельствовавший, что видел его воочию. В чем же тут парадокс сознания? К существованию Леонардо я относился как к существованию героя мифа – Тезея или Геракла. Но если бы нашлись воспоминания реальных людей, видевших реальных Геракла и Тезея, это потрясло бы, наверное, меня больше описаний всех подвигов античных героев!

Банделло рассказывает, что Леонардо имел обыкновение рано утром взбираться на мостки, потому что картина находилась довольно высоко над уровнем пола, и работать от зари до зари, не выпуская кисти из рук, забывая о еде и питье. Вот я читаю у Банделло о том, что иногда Леонардо по нескольку дней не дотрагивался до картины, а лишь созерцал ее, размышляя. Я читаю о том, что Банделло сам это видел, и испытываю нечто подобное тому, что Бунин назвал потом чувствами «жуткими, необыкновенными», когда рассказал о встрече в московской церкви с сыном Пушкина.