Чувства и вещи

Но если фреска «Тайная вечеря» все же сохранилась, то от второй великой работы Леонардо миланского периода – гигантской конной статуи Франческо Сфорцы – не осталось ничего.

Леонардо не успел выполнить ее в металле, но после семнадцати лет раздумий, поисков, научных исследований (он составил трактат об анатомии лошади!) модель памятника гигантских размеров была создана в глине. После захвата Милана французами гасконские арбалетчики расстреливали эту модель: она была удобной мишенью. А Лодовико Моро, заключенный пожизненно в крепость, некогда могущественный государь, а теперь узник без настоящего и будущего, рисовал на стенах, в которые был заточен, очертания Леонардова коня. Единственное, может быть, что оставила ему память, что оставила ему жизнь…

Эудженио Гарен, историк и философ, в своей статье «Беспокойный век Леонардо» пишет: «Мы не ошибемся, утверждая, что сам Леонардо во многих отношениях был фигурой трагической. Он был глубоко одиноким человеком. Незаконнорожденный ребенок, он не имел семьи и не занимал должного положения в обществе. На его глазах рушился мир, духовные ценности которого исчезали под напором слепых событий».

Дальше Гарен цитирует самого Леонардо: «Мне казалось, что я учусь жить, но учился я умирать».

Леонардо вернулся в родную-неродную Флоренцию.

Незадолго до этого он подружился с семьей капитана Джероламо Мельци. Сыну капитана, Франческо Мельци, было тогда семнадцать лет. Он мечтал стать художником, поклонялся «Тайной вечере»; он уехал из Ломбардии с Леонардо во Флоренцию и остался с учителем до последних мгновений его жизни в Амбуазе.

Вазари в «Жизнеописании» писал: «Франческо Мельци, миланский дворянин, во времена Леонардо был очень красивым юношей, которого Леонардо очень любил, а в наше время он красивый и милый старик».

Я видел портрет этого старика (не помню уже чьей кисти) в художественном музее Будапешта и запомнил те жуткие, необыкновенные чувства, которые охватили меня, когда я стоял перед ним. Я испытывал нечто подобное тому, что ощущал, читая Банделло: передо мной был живой, да, да, живой человек, на руках которого умер Леонардо.

По дороге во Флоренцию Леонардо остановился в Венеции и там совершил, быть может, величайшее из открытий… не открыв его никому. Венеция в то время находилась в состоянии войны с турками, ожидая нападения и с суши, и с моря.

Леонардо занес в тайную записную книжку: «Никому этого не открывай… Костюм надо шить дома. Всё, что нужно под водой, – то есть костюм, закрытый наглухо… одежда водонепроницаемая… на голове маска…»

Леонардо открыл водолазный костюм…

Он оставил это открытие в тайне, боясь, что венецианцы употребят его не только для обороны от турецкого флота – и погибнут мирные, ни в чем не повинные люди. Он оставил открытие в тайне, боясь, что оно еще более усилит пиратство на море.

То, что было изобретено лишь через три века, уже обрело жизнь в мыслях, чертежах, точных расчетах и записных книжках Леонардо.

Часто пишут, что он, любя искусство и науки, находился как бы по ту сторону добра и зла, был равнодушен к моральным ценностям. Но в истории с водолазным костюмом Леонардо оказался нравственно совершеннее создателей атомной бомбы.

Из Венеции великий беглец держал путь во Флоренцию, и первый человек, которого он стал разыскивать по возвращении в родной город, был брат его первой мачехи, юной жены Пьеро да Винчи, каноник Алессандро Альбиери. Это говорит о бесконечном одиночестве Леонардо, о том, что во Флоренции у него после столь долгого отсутствия никого не осталось.

Одна из загадок – «нелюбовь» великого живописца к живописи.

В то время феррарская герцогиня осаждала Леонардо мольбами что-либо написать для нее. Ее посол во Флоренции отвечал: «Он усиленно занимается геометрией и не хочет притрагиваться к кисти». Казалось, его волнует всё, только не живопись. Ничего подобного мы не найдем ни у одного из великих художников. Ни у Тициана, ни у Рембрандта, ни у Гогена. Когда читаешь многочисленные жизнеописания Леонардо, эта загадка его личности и судьбы не может не вызывать странных мыслей. Он и до возвращения во Флоренцию, и после второго расставания с ней с большой неохотой начинал работу над картинами и часто не оканчивал ее.

И опять думаешь: может быть, он хотел созидания не художественных ценностей, а самой жизни?

Величайшим замыслом Леонардо был полет человека. Все наблюдения, зарисовки, версии он держал в величайшем секрете. Пожалуй, не было работы, которую бы он, склонный вообще к секретам, окружил такой непроницаемой тайной.

Ему, видимо, казалось, что он и родился для этого торжества. Работая над картинами, он медлил. Строя летательный аппарат, он торопился.