Чувства и вещи

Я хотел было написать, что ни одно из важных дел, которым посвящена переписка, не выполнено. Но это было бы несправедливо: одно решение все же осуществили – «закрыть для экскурсантов, разобрать иконостас». Закрыли, разобрали. И поставили каркас, железный, чтобы не развалилась церковь совсем, а то – может статься – и реставрировать будет нечего…

Читаешь «роман в документах» и под воздействием его магии забываешь о реальном положении дел. Эпос перед тобой. В нем действуют энергичные люди, ищут, выдумывают, решают, не боятся горьких истин.

…И быть может, эта форма лжи в тысячу раз опаснее той, инфантильно-детской, с которой мы имели дело на часовом заводе. Ибо в истинах горьких тех горечи не больше, чем сладости в тюремно-монастырских пирожных.

Если долго симулировать сердечную боль, сердце может заболеть действительно. Поэтому я допускаю мысль, что у героев бюрократического эпоса в стадии эпилога (при которой до эпилога в живом деле бесконечно далеко) теперь болит душа. И я ни минуты не сомневаюсь, что она действительно болела и болит у тех, кому Кижи дороги бесконечно.

Церковь эту несравненную, в мире единственную, построила за пять-семь лет артель мужиков в шестьдесят человек. Они построили ее гениально – на том озарении, которое бывает однажды и не повторяется никогда. По легенде, мастер, руководивший постройкой, поглядел на нее, на готовую, и забросил топор в озеро. Лучше все равно не построишь.

Если бы можно было забросить в озеро стило, которым пишутся бумаги, не оказывающие воздействия на дело! Хотя, пожалуй, ему неприкаянно будет лежать на дне рядом с тем топором, как неприкаянно неправде рядом с истиной…

Дух артели, мужиков-строителей, которые на острове Кижи построили то, что изумляет и кажется непостижимым, живет и не умрет никогда в народе. Дело не только в художническом гении и интуиции, подсказывающей архитектурно-инженерные решения, одновременно и фантастические, и надежные. Дело в отношении к делу. В честнейшей, до одержимости, совестливой работе. В лучшее время рубили лучшие деревья, сушили толково и не спеша, а потом построили быстро, с душой, на одном дыхании, на одной мысли. Наверно, были они немногословны, и если говорили, то по существу.

Дух той артели на Кижах – в нас и с нами. Я бы определил его сегодня: неформальное поведение в непредсказуемой, неожиданной ситуации при полной мере ответственности за ее исход.

Расскажу историю, не имеющую ни малейшего отношения к созданию памятников архитектуры и тем не менее чем-то родственную живому духу Кижей.

3

Вечером из маленького села в Плавском районе Тульской области позвонила в Московский Институт имени Склифосовского доярка Нина Николаевна Грязева, умоляя о помощи. Дочь ее, четырнадцатилетняя Лена, умирает в местной больнице после операции по удалению аппендикса. Главный врач института И.И.Стрельников, не получив из Плавского района ни одного документа, который обязывал бы его к дальнейшим действиям (и даже строго формально оправдывал бы их), обратился к хирургу В.А.Соловьеву, только что освободившемуся после дежурства, с вопросом: согласен ли он немедленно выехать на автомашине в Плавск? Был поздний вечер, Соловьева ожидали двое маленьких детей без надзора (жена была в отъезде), но он выехал немедленно и к рассвету был уже в Плавской районной больнице, осмотрел Лену и твердо решил, что нужна экстренная повторная операция.

Колхоз, в котором работают родители Лены, – ночь была на излете – обратился к работникам местной санитарной авиации. В Плавске сел самолет, а второй уже ожидал в Туле и доставил девочку и Соловьева в Москву. Операция была поручена одному из лучших хирургов, доктору медицинских наук М.М.Абакумову.

Самые разные люди в течение нескольких часов, решавших судьбу девочки, относились к делу с тем неформальным пониманием долга, которым отмечена истинная человечность.

Чтобы Лена осталась жива, делалось все возможное и даже невозможное.

Она умерла.

Почему?..

Обратимся к первоначальной стадии этой истории. Вернемся в районную Плавскую больницу. Лена поступила в хирургическое отделение (за четверо суток до обращения матери в Москву) с жалобой на боли в животе. Был поставлен диагноз: острый аппендицит. Родители согласились, естественно, на неизбежную операцию.

Начав операцию, хирург после разреза аппендикса не нашел и передал скальпель второму, который после второго разреза повредил то, что надо было беречь больше зеницы ока, удалил то, что надо удалить, не полностью, зашил, не отразил всех печальных подробностей операции в истории болезни и успокоил родителей, оценив состояние девочки как «удовлетворительное».

Но родители видели: девочка умирает.

Она и умерла бы «тихо», если бы истина не обнаружилась в Москве. «Минуло четверо суток, – напишут потом родители в компетентные органы, – пока мы не начали понимать: нас обманывают, от нас что-то скрывают…» М.МАбакумов, делавший все, чтобы в Москве вернуть девочку к жизни, высказался о плавских хирургах: «Это не работа».

Но погубила девочку не только некомпетентность.

Погубила ложь.