Чувства и вещи

Читатель, видимо, и сам уже заметил любопытный парадокс: те, кого я цитировал выше, в откровенных и непринужденных беседах со мной, то есть, по определению Степана Соловьева, в «сценах из частной жизни», выступали как государственные люди, рассуждающие компетентно и заинтересованно об общем благе, на собрании же, с трибуны, то есть, по-существу, в «сценах из общественной жизни», они выступают как частные лица, как уклончивые краснобаи. Может быть, самая замечательная психологическая особенность эксперимента с «параллельными местами» заключается в том, что мои собеседники, встречаясь со мной после собрания, не испытывали и тени неловкости, — очевидно, они воспринимали собственное поведение как совершенно естественное. Эти две роли — общественного человека в частной жизни и частного в общественной — они совмещали как нечто само собой разумеющееся. Заговорив с одним из них после собрания («Зачем же вы выступали, если не было ни желания, ни решимости говорить по существу?»), я услышал еще одно определение трибуны: «Она как магнит: и не хочешь, а идешь…» Это была, конечно, шутка. Остальные отвечали серьезнее и раздраженнее, заканчивая объяснение сакраментальным: «Я не оратор…» Однако чувствовалось, что про себя они думают иначе, — они и выступили именно потому, что чувствовали себя «ораторами», ибо трибуна в их понимании не рабочее место, а декоративная конструкция, парадное сооружение.

И трибуна, и слово с трибуны для них вещи — в самом вульгарном, бездуховном смысле.

Чтобы быть верно понятым, отмечу: даже и на этих собраниях, обсуждающих совершенно конкретные вопросы деятельности цехов или участков, возможны в речах ораторов более или менее «глобальные» отступления. Мир и сознание людей со времен Цицерона, утверждавшего, что оратор должен ограничиться повседневными, общественными нуждами сограждан, изменились неузнаваемо. Сегодняшний человек, а в особенности наш соотечественник, живет большой жизнью человечества, планеты, и нет ничего удивительного, что это современное мироощущение наличествует часто в речах строго деловых, окрашивает их, сообщает им определенную патетичность. Но особенности речей подлинно деловых в том и заключаются, что «малые» дела органически и конструктивно сопряжены с историческими событиями и точное содержательно-предметное мышление оратора отнюдь при этом не страдает.

Желание бежать от острой конкретности в псевдовозвышенную беспредметность с современным «планетарным» мироощущением ничего общего не имеет… Конечно, на тех же собраниях, где я наблюдал моих собеседников, было немало острых, содержательных выступлений подлинно государственных людей, для которых трибуна именно рабочее место. И уж конечно подобный стиль полностью господствует там, где господствует нравственный климат, определяющий сегодня жизнь нашего общества, климат, поощряющий развитие критики. Ибо самая существенная особенность «параллельных мест» заключается в том, что критика, как при выполнении несложных арифметических действий, остается «в уме» говорящего.

Гораздо легче осудить опасение расплаты за критику, чем полностью устранить порождающие его объективные и субъективные обстоятельства: нездоровый общественный климат в коллективе, больное самолюбие работников, беспринципность, культ парадности, карьеризм… Наше общество борется с этим непрестанно. «Самая суть коммунизма, — говорил Л. И. Брежнев в докладе „О пятидесятилетии Союза Советских Социалистических Республик“, — определяется тем, что граждане обладают высокой степенью сознательности и чувством ответственности перед обществом, высокими нравственными качествами».

Но сегодня еще не стали, к сожалению, музейной редкостью ни начальники строек, косящиеся на прорабов за нелицеприятные речи, ни начальники цехов, умалчивающие о том, что может «ранить» директора завода, в надежде на лучшее место под солнцем. Вот в их-то понимании трибуна — не рабочее место, а барокамера.

Работать на трибуне — это конструктивно мыслить, с максимальной конкретностью критиковать, откровенно советоваться, быть живым человеком, а не говорящим манекеном.

6

Написал «говорящий манекен», и опять ожили в памяти строки из дневника Ивана Филиппчука:

«Инженер Н. сегодня шутил: в наш век машины делаются людьми, а люди — машинами…»

Но это, разумеется, не больше чем игра словами.