Чувство

И как Эрик смотрелся рядом с ним. Высокий, статный, с гордой осанкой. Темные волосы столь же непослушные, как и мои, только лишь длиннее. Черные глаза как тлеющие угли. Смешинки в уголках глаз, в уголках губ. Горящий, алый, хотя алого в нем ничего не было. Однако алый – это то самое слово, которым можно его описать.

Протектор. Защитник. Отец и господин. Так на него смотрел Лоренс.

С восхищением – так я смотрел на них обоих.

Ах, если б я только был художником, я бы написал их портрет – вот так вот вместе.

Иногда фотография просто не способна передать мои чувства. Ей не хватает души… души, которую художник вкладывает в каждый мазок краской. Ей не хватает этой легкой расплывчатости писаного портрета. Его загадочности и быть может выразительности.

О, если я когда-нибудь сделаю фотографию, которая заменит портрет – я буду знать, что достиг совершенства!

Я стряхиваю оцепенение и разуваюсь. И как будто подул резкий ветер – все завертелось и закрутилось в тысячи раз быстрее, как пылинки в солнечных лучах.

Суета сует, суета сует, венгерские танцы.

– Вещи положи туда, ванна сюда, кухня там, тебе пока сюда, вот полотенца, иди в душ, потом придешь туда, потом сюда, потом оттуда… Все запомнил?

Смеюсь.

– Слушаюсь и повинуюсь.

В душе меня снова настигает рояль. Непроизвольно тороплюсь выйти. Мне хочется посмотреть, посмотреть, как играют. Заглянуть под крышку рояля и посмотреть что там. Постоять рядом с роялем и узнать как это.

Внезапно приоткрывается дверь.

– Тебе ничего не надо? – смущенно прикрываюсь полотенцем.

– Нет, все в порядке.

Где-то за дверью обрывается не доигранная мелодия.

Kapitel 16.

Все на свете когда-нибудь кончается. Пусть даже лишь для того, чтобы начаться снова. Этот миг, эта ночь – квинтэссенция боли. И боль отчищает, потому что так повелось еще со времен распятья Христа. Это он искупал грехи болью. Жизнью. Или смертью. Пусть чужие грехи.

И мы снова и снова получаем свою ночь боли между концом того, что было и рассветом чего-то нового. Рассвет неизбежен. Я ведь знаю… все будет хорошо.

Обязательно. Когда-нибудь. Но теперь меня ждет долгая-долгая полярная ночь. Ночь отчищающей боли. После нее от меня не останется камня на камне, и я буду строить себя заново. Может быть лучше, может быть выше. Хотя я сомневаюсь. Единственное, что я могу делать сейчас – это держаться за эти слова – все будет хорошо – и ждать рассвета в который я, сказать честно, не очень-то уже и верю.

Я убираю руки с теплых клавиш Луи. Хватит. Это снова бессмысленно.

Резкие тени черных клавиш на белых. Такие четкие.

Прощайте.

Я вытираю глаза. Нельзя позволить слезам капать на эти прекрасные клавиши.

Нельзя плакать. Это бессмысленно.

Часто мне кажется, что мне и рождаться на этот свет было бессмысленно. Кому я нужен здесь? Отцу? Матери? У них свои жизни. Наполовину прожитые. Свои проблемы.

Друзьям? Навряд ли. Я слишком легко заменим. Слишком легко. И все… Вот и все.

Бесцельность собственного существования обрушилась и погребла меня под обломками…

Задыхаюсь.

– Лоренс, что случилось?

Хватаю ртом воздух.

– Я плохо себя чувствую… я пойду домой, Мсье Розетт.

Ненавижу это обеспокоенное выражение лица. Какая мерзкая маска.

– Конечно, иди. Позвони мне, когда доберешься домой, чтобы я знал что с тобой все в порядке.

Я не позвоню. И навряд ли вы это заметите, Мсье Розетт. Все что вам нужно сейчас это ваш дражайший друг. Мне не место здесь. Здесь я задыхаюсь.

Обуваюсь, накидываю куртку. В коридор выходит Франс. Он встревожено смотрит на меня и открывает рот, чтобы что-то сказать. Не надо ничего говорить.

– До свидания.

Я выхожу, не оборачиваясь, и поспешно закрываю за собой дверь… Я даже не взял с собой ноты. Зачем они мне теперь?

Волна абсолютной безысходности и ненужности. Слезы по лицу. Струна фортепиано обмоталась вокруг сердца и затягивается все туже и туже. Я ничего не слышу. Я ничего не вижу.

Если бы у меня только были деньги, я бы купил билет на поезд и уехал бы далеко-далеко… туда где… туда, где никого нет. В пустоту.

Обидно. Все продолжают жить. Все продолжают жить, когда я умер. Для них весна. А для меня ничего нет. Потому что я не тот.

Мне нужно было совсем чуть-чуть. Человек, для которого я важен. Человек, для которого важна моя музыка. Увы, Мсье Розетт, это не вы… Уже не вы. Вы предали меня. Вы предали мою музыку. Ради чего-то мне совершенно непонятного и недоступного… Я просто не достоин… я ужасен. Кто я вообще? Я не знаю. Зачем я здесь? Я заблудился. Я потерялся. Я совсем один. И никто не возьмет меня за руку, никто не покажет путь…

Да. Я знаю. Я должен все сам. Но я не могу. Просто не могу. У меня нет таких сил.

Мне проще остаться здесь, посреди пустоты, неизвестно где. Я не знаю… Мне страшно. Я иду домой.

Мимо, как на смазанной фотографии, проплывают какие-то люди, какие-то дома, но это все так бессмысленно… так… не важно…

Я не хочу больше играть. Не хочу играть. Больше. Не могу. Не могу, потому что это не важно для него… А кроме него это больше никому не нужно… Лишь мне. А без него это не нужно и мне. Потому что – зачем? Зачем играть если он не слушает?