Чувство

– Эрика вчера срочно вызвали в Бостон. Почти сразу, после того как ты ушел. Он не оставил твоего телефона – он как-то их все держит в голове! У него даже нет записной книжки! Я бы позвонил тебе. И еще… вчера Эрик не хотел тебя обидеть.

И он очень расстроился, что ему пришлось уехать, не поговорив с тобой. Но он предупредил, что ты придешь. Он хотел, чтобы ты играл на этом рояле. Чтобы ты играл Шопена.

Он смотрит на меня. Так, как будто бы я его только что ударил.

– Извини, – зачем-то говорю я. Отворачиваюсь и прячусь за фотоаппаратом. -Ни я, ни он не хотели тебя обидеть.

Лоренс качает головой и отводит взгляд.

– Я поиграю… – он проскальзывает мимо меня к Луи с подозрением глядя на объектив. И тут я понимаю. Объектив направлен на рояль. А за роялем сидит Лоренс.

Сложить два плюс два легко, но далеко не всегда приходит в голову это сделать.

Он достает резинку, чтобы завязать непослушные шелковистые волосы.

– Не надо! – Господи, почему некоторые люди так бесстыдно прекрасны?! Хочется бесконечно смотреть в эти удивленные глаза. Хочется владеть этой красотой и не выпускать из рук, чтобы любоваться вечно. Я бы мог влюбиться, если бы для этого нужна была только красота!

– Почему?

– Можно я тебя сфотографирую? Пока ты играешь? С распущенными волосами тебе очень идет.

Он смотрит слегка испуганно и смущенно. Потом кивает.

– Мне все равно.

Я поспешно заглядываю в калейдоскоп объектива. Его пальцы ложатся на клавиши.

Чем-то мы похожи в этот момент.

Мои пальцы вздрагивают. Шопен. Я уже выучил это имя. Лоренс начал с того места, где оборвал мелодию вчера. Я отхожу от фотоаппарата, достаю сигареты и выхожу на балкон. Балкон нависает прямо над перекрестком.

Весна. Теплый ветер. Машины. Лужи.

Ветер врывается в зал за моей спиной и танцует с занавеской под Шопена. Курю. Я не знаю почему, но мне вдруг стало страшно.

Этот мальчик, Лоренс, слишком красивый и хрупкий, чтобы выжить в нынешнем мире.

Слишком нежный. Прямо как Эрик. Им следовало бы жить века два назад, когда боль и сила еще не стали культом. Так мне показалось еще вчера. Но сейчас… я почувствовал в Лоренсе силу. Или это была сила Луи? Я не знаю.

Мне жаль, что наши дороги с ним разойдутся навсегда через две недели. Я надеюсь, есть тот, кто будет его беречь и защищать.

Жестокий мир. Ничего не поделать. Боль закаляет. Боль делает сильным. Но кажется вот здесь, передо мной в этом юноше воплотилась истинная сила. Истинная сила невинности, чистоты и высшего понимания. Хотя эта сила, кажется, была разбужена вчерашней болью.

Выкидываю окурок.

Боль, боль, боль. Все только и знают это слово.

Боль это культ. Любовь – банальность. Любовь к боли – повсеместность.

Все забыли об остальных чувствах. А они есть.

Вхожу обратно в комнату, но не закрываю дверь на балкон. Эти воздушные нежно-бежевые занавески слишком красиво танцуют с ветром.

Мелодия кончилась. Не глядя на меня, Лоренс пролистал ноты и начал новую. Иногда я жалею о статичности фотографии и думаю, не податься ли мне в режиссеры. Снова объектив. Вот отсюда – силуэт на фоне светлого прямоугольника балкона и трепещущих занавесок. Да. Волосы слегка развиваются. Шопен. Да.

Резкое движение пальцем и момент навеки вмерз в мою фотопленку.

Вот отсюда почти наоборот – видно каждую мелкую черточку. Даже свет, отраженный в полуприкрытых сиреневых глазах. Тонкий профиль, пальцы, бьющие по клавишам. Да.

Слегка правее. Немного ближе. Чуть-чуть резче. Еще резче. Да. Мелодия обрывается.

Лоренс протягивает руки к нотам, низко опускает голову, безуспешно пытаясь спрятать лицо. С ресниц срываются слезы. И, раньше, чем я понял что делаю.

Раньше, чем капля ударилась о белоснежную поверхность, я снова нажимаю на стартер.

Слеза разбивается, и я почти сразу нажимаю на стартер снова. И еще раз. Он закрывает лицо руками. Снова. Он вытирает слезы с рояля. Последний раз и я силой воли отрываю себя от объектива и подхожу к Лоренсу. Не смею коснуться его.

– Что случилось? -…не говорите Эрику что я плакал за его роялем…

Kapitel 19.

Я пойду к нему снова. Просто потому что я не могу иначе. Я люблю его. Я люблю Луи. За эти несколько недель я прожил по-настоящему больше, чем за всю свою предыдущую жизнь, как ни смешно это звучит.

Мне хорошо рядом с ним. Он кажется таким же оторванным от этого мира, как и я.

Он был первым, кто слушал меня и, кажется, последний. Рядом с ним музыка приобретает смысл и цель. Сама жизнь приобретает смысл и цель.

Но он отверг мою музыку. Отверг ради своего друга… Но что может быть важнее музыки? Я не знаю. Я чувствую себя как слепой котенок. Я еще так многого не знаю.

Не понимаю. Не вижу. И в тоже время я чувствую, как нечто несоразмерно большее давит на меня, ждет, пока я открою глаза, ждет, пока я пойму. А я не могу… И оно давит все сильней. И, кажется, если я не пойму в ближайшие секунды, то меня просто раздавит…

Я думал, что я уже выучил уроки боли вместе с уроками игры на фортепиано. Но оказалось, что я плохо учился. Больнее безнадежности может быть убитая надежда.