Чувство. Тетради

Вацлав Нижинский Чувство. Тетради

© Г. Погожева, вступит. стат., 2023

© ООО «Издательство АСТ», 2023

Дизайн серии Татьяны Костериной

* * *

Я приду туда, куда меня зовут.

Я буду там не будучи там.

Я есть дух во всяком человеке.

Я есть Нижинский.

В мире я встречал мало гениев, и одним из них был Нижинский.

Он зачаровывал, он был божествен, его таинственная мрачность как бы шла из миров иных.

Каждое его движение – это была поэзия, каждый прыжок – полет в страну фантазии.

Чарльз Чаплин

Между светом и мраком

Начало 1919 года. На западе Европы страны-участницы мировой войны доживали последние месяцы кровопролитий и видели уже в конце туннеля свет Версальского мирного договора, наблюдая, как на востоке погружается в пучину огромная Российская империя. В самом же центре расположилась нейтральная Швейцария, которой все эти бедствия почти не касались, но куда посторонним не очень-то легко было попасть, хотя многие всякими правдами и неправдами к этому стремились. Тем не менее на модном зимнем курорте Сен-Мориц, где в былые времена отдыхали и великие князья, можно было видеть и иностранцев, в частности спортсменов из воюющих держав, как ни в чем не бывало готовящихся к конькобежным соревнованиям. Именно там писатель Морис Сандоз одним из последних заметил и описал странное существо.

«На нем была шапка из меха выдры в форме кулича, спортивный костюм из очень темной, почти черной ткани, а на груди медное распятие величиной с ладонь. Лицо его было изжелта-бледным, раскосые глаза делали его похожим на монгола. Нет, подумал я, не похожим. Это и есть монгол.

В руках, сцепив их за спиной, он держал веревочку от санок, на которых сидела маленькая девочка, тоже наблюдавшая за конькобежцами. Их частые падения вызывали у ребенка улыбку, я заметил, что лицо ее отца оставалось сосредоточенным и он следил за удальством спортсменов со строгостью судьи. Это меня к нему расположило, и я рад был дать ему разъяснение, когда он, голосом мягким и певучим, спросил меня с сильным иностранным акцентом:

– Вы не могли бы сказать мне, месье, имя этого конькобежца?

– Это Вадас, конькобежец из Будапешта, – ответил я.

– Он катается с сердцем, это хорошо.

– Я разделяю ваш выбор, – сказал я, – на этом катке есть лучшие виртуозы, чем он, но никто из них не обладает такой грацией.

– Грация от Бога, – отвечал мой собеседник, играя своим распятием («поп-расстрига», – подумал я), – остальное дается учебой.

– Но разве грация не дается учебой? – полюбопытствовал я.

– То, что дается учебой, имеет предел; врожденное развивается безгранично».

Эта встреча завершилась знакомством и подарила нам единственно точное, подробное и беспристрастное свидетельство последнего публичного выступления великого русского танцовщика Вацлава Нижинского, во время которого он напугал собравшуюся развлечься светскую публику своей хореографической импровизацией, кратко пояснив: «Это война».

«И, мы увидели Нижинского, под звуки похоронного марша, – вспоминает Морис Сандоз, – с лицом, перекошенным ужасом, идущего по полю битвы, переступая через разлагающийся труп, увертываясь от снаряда, защищая каждую пядь земли, залитой кровью, прилипающей к стопам; атакуя врага; убегая от несущейся повозки; возвращаясь вспять. И вот он ранен и умирает, раздирая руками на груди одежду, превратившуюся в рубище.

Нижинский, едва прикрытый лохмотьями своей туники, хрипел и задыхался; гнетущее чувство овладело залом, оно росло, наполняло его, еще немного – и гости закричали бы: “Довольно!” Тело, казалось, изрешеченное пулями, в последний раз дернулось, и на счету у Великой Войны прибавился еще один мертвец».

Последний день был, может быть, самым долгим и, несомненно, одним из самых важных в его жизни. Вечером, садясь в коляску после последнего выступления, целью которого, очевидно, был оказавшийся последним… гонорар, он объявил своей перепуганной жене, что это был день его свадьбы с Богом. И глубокой ночью, поднявшись в свою комнату, вместо того чтобы спать, он возьмет начатую рано утром тетрадку и новое же самопишущее перо, чтобы продолжать свою ни на что не похожую, единственную в своем роде, – как и все, что он делал в своей жизни, – книгу.