Чувствуй себя как дома

– Наверное, ты прав, сынок, – отвечает мужчина, гладя овчарку. – Что-то ветер холодный. Пошли д-д-д… Пошли д-д-домой, Артем.

Рита отпрыгивает от забора и бредет дальше – к Аниному дому. В ушах – голоса отца и сына. Нервное «д-д-домой» и едкое «мечты сбываются». Она делает с ними то же, что и с ночным кошмаром, – уничтожает.

А затем – сжимает телефон. Сейчас она убедится, что сестра обезумела. Сейчас взглянет на обгоревшую развалюху и вызовет доктора.

Холм появляется внезапно. Точно он все время был перед Ритой, а она не обращала на него внимания.

Аня уволилась с работы и забрала сбережения из банка. «Мне нужен ремонт», – сказала она и уехала в поселок. Немного пожила в доме, который упорно называла Воробьем, а потом и вовсе переселилась в Ворона. Умоляла Риту сохранить это в тайне (У Виталины Семеновны слабое сердце, я подготовлю ее и сама во всем признаюсь!), но та вскоре проболталась. Надоело ей прикрывать одержимость сестры.

Рита карабкается на холм, спотыкается, протыкает шпильками землю, но не сбавляет скорость. Пялится на дом, изучает каждую трещину и каждое пятнышко. Ничего странного, разве что стены еще не покрашены. А так – окна металлопластиковые, дверь – в стиле хай-тек.

Рита не спешит звонить, стучаться, звать сестру – где-то рядом раздается музыка. Тонкая, как капроновая нить, тревожная, колючая – она вполне бы сошла за проволоку на ограде.

Рита находит сестру у засохших яблонь. Аня играет на скрипке. Глаза закрыты, будто для нее не существует ничего, кроме музыки и дома с дверью в стиле хай-тек. Будто она сама – струна. Аня изменилась: черты лица обострились, обрели трагичную осмысленность, на лбу – морщины. Она в фиолетовых колготках и оранжевом платье, на ногах – шерстяные носки (зачем, зачем ей летом шерстяные носки?). Рита не узнает ее, эту диковатую девушку. Кто она? Зачем Рита вообще решила ее спасать?

Если Аня в чем-то и ошибалась, то эта музыка исправит ее промахи. Полностью. Без разводов.

Дрожа всем телом, Рита удаляет номер врача. Скрипка умолкает. Сестры смотрят друг на друга – хмуро, пристально. «Спасибо», – одними губами шепчет Аня. «Спасибо, спасибо, спасибо…»

– У тебя красивый дом, – выдавливает Рита и шагает прочь.

У засохших яблонь вновь начинает играть скрипка.

Утренняя дымка не исчезает. Наоборот: загустевает, наполняется синевой моря. Хижины окружают Риту. Девушка забыла, с какой стороны пришла и где остановка. Но ей все равно. Музыка разлилась в ней киселем. Прожгла формалином. Поразила вирусом. В тот миг, когда Рита услышала игру сестры, ночной кошмар превратился в нечто реалистичное и естественное. И чтобы не было восьми тридцати утра и проклятого «Проспала!», Рите нужно уехать. Немедленно.

– Куда идешь? – окликает ее кто-то.

Рита оборачивается. Возле покосившегося дома в кресле-качалке сидит старуха.

– Остановку ищу…

– Так вот же она.

– Где?

– Как где? Вот, в клетке, – улыбается старуха. Губы – в ранках, вместо помады на них пятна крови.

Рита замечает перед старухой пустую клетку.

– Вы о чем?

– Ну, конечная. Вот она.

– Простите…

Риту перебивает звонкий хохот. Так пожилые люди не смеются – смело, зло, свободно, словно ругаясь.

– Да шучу я, шучу. Но имей в виду: в клетке безопаснее всего.

Рита пятится. Этот умирающий поселок, странный, гнилой, напоминает ей картину Поля Гогена «Откуда мы пришли? Кто мы? Куда мы идем?»

Откуда, мальчик с собакой?

Кто, Аня?

Куда, старуха?

Где-то поблизости ухает автобус. За редкими деревьями появляется его горбатый силуэт. Рита идет по траве аккуратно, медленно, чтобы шпильки не проваливались в землю. Чтобы все забыли, кто она и зачем приезжала. В клетку ей не хочется.

А старуха тем временем слушает свое особенное радио – тиканье часов. Она-то знает, что у каждого есть свой сгоревший дом. У каждого, но не у нее.