Чувствуй себя как дома

— В девяносто скончался хозяин. Уснул и не проснулся…

Я с ужасом представляю, как этот монстр будет трепаться обо мне со следующими студентами. «Он отбросил коньки от обильного кровотечения прямо у порога. Я прибил его шкафом и заколол осколками разбитого зеркала».

До коридора мне не хватает всего шага, и дверь дает мне подзатыльник, точно желает побыстрее вытолкать вон.

Я теряю равновесие, но чудом остаюсь на ногах.

— Они хотели ребенка, но их мечта не сбылась. Купили кота к старости, чтобы о ком-нибудь заботиться. Знаешь, что с ним случилось?

— Что?

Из кухни раздается тиканье. Что, если я, слепой кретин, не заметил Zahnrad? Что, если разгадка близко?

Я в два счета оказываюсь там, где были обведены чьи-то ладони. Дом не убьет меня. Не успеет. Я только проверю…

— Он сбежал. Любил облака. Мурлыкал мне, что там его сердце. Он единственный чувствовал, что я не просто кучка кирпичей. Все коты это чувствуют. А люди зажимают уши.

Я роюсь в шкафах, но не нахожу ничего, кроме заплесневелого хлеба. И уже думаю валить отсюда, как вдруг ящик захлопывается и с аппетитным хрустом жует мои пальцы.

Я отпрыгиваю.

Вспоминаю все известные мне ругательства.

Ногти горят огнем.

А через миг включается песня. Та самая.

Нет, я не выдержу взгляд этот из-под бровей.

Глаз — правильный квадрат на пустой голове.

Не отражается в них ни пряник, ни плеть,

Они открыты просто так, им все равно куда смотреть.

И фонари умных слов светят там и тут — зря! — там и тут.

Они как окна домов, люди в них не живут.

Нет! Нет! Ты слеп!

На полке рядом с чашками стоит проигрыватель. С царапиной посередине и мутными глазами-динамиками. С улыбкой, нарисованной фломастером.

Это он. Мой личный Вячеслав Геннадьевич.

Я тянусь к нему, забываю о боли, о том, где я и где Тора. Погружаюсь теплый летний день — день рождения Хлопушки. Вот тот фломастер. Вот растрепанные косички. А вот я дарю Торе проигрыватель и кассету с композициями Тартини.

А она танцует. Где-то по соседству со звездами.

Щелчок.

В кухне что-то меняется — вибрирует, кряхтит, пульсирует.

Жаркий летний день обрастает уродливыми очертаниями псевдо-Ворона. Я мотаю головой, отгоняя видение, — не сейчас — и отскакиваю как раз вовремя: чашки летят на пол с такой скоростью, словно их швыряет обезумевший кролик. Или дом.

Я озираюсь. Засохшие фиалки, просроченные леденцы в вазочке, пыльная салфетница, дырявые тапочки без помпонов, запах сырости, а не пирога и орехов, разбитый сервиз и проигрыватель, картина с облаками… Кусочки ваты разбросаны по небу, как на столе перед операцией. Готов поспорить, где-то за ними прячется скальпель.

Я застываю и охаю.

Он сбежал. Любил облака. Мурлыкал мне, что там его сердце.

Не обращая внимания на маленькое сумасшествие танцующей мебели, я снимаю картину.

Тик-так.

В крохотном углублении стучит сердце с золотистыми буквами на циферблате.

Я нашел тебя. Теперь считаешь ты.

Замок на «портале» цокает. Квартира выплевывает меня, как надоевшую жвачку, но Тора преграждает мне путь. Бормочет что-то невнятное, гладит царапины на виске и трясется так, будто заразилась безумием Zahnrad.

Я притягиваю ее к себе. Секунд пять мы гипнотизируем друг на друга, пытаемся сложить пазлы из прошлого, но — тщетно. Какой-то элемент потерян.

— Волновалась за меня?

— Как и за любого студента, — отмахивается Тора. — Поздравляю. Ты зачислен.

Но произносит она это холодно, как произнесла бы любая молоденькая ассистентка, если бы я завалил экзамен.

— А как же аплодисменты?

— Похлопаю на твоих похоронах, — морщится она и отстраняется.

Гипноз не подействовал. Пазл так и не нашелся.

— Я чайник, да?

— О да, ты полный чайник.

Только сейчас я замечаю, что телевизор мерцает. Экран поделен на маленькие квадратики: в углу темнеет проигрыватель, за ним — ряд фиалок, после — шашки, рассыпанные крупой по столу. Хлопушка наблюдала за моими мучениями. Я подавляю желание сию же секунду опрокинуть на себя шкаф.

Тора выключает телевизор.

— Ты понимаешь, о чем я.

— Нет, не понимаю, Захар.

— Зачем ты создала его копию? Он же… наш. И ничей больше.

— Ребята попросили помочь. — Тора отворачивается и делает вид, что ее очень заинтересовали обои. — А я… Я боюсь его забыть. Уж лучше так.

— Твой проигрыватель неплохо разряжает обстановку.

— Твой, — поправляет Тора.

Обогнув меня, как дряхлую табуретку, она наваливается на дверь и скрывается в коридоре. Я спешу следом. Мы вливаемся в поток людей. Спасателей?.. Никогда не думал, что там, где занимающемся убийствами домов, может быть настолько шумно.

Мы пересекаем темный пролет. Длинная лампа, рассекающая потолок, мигает, трещит, подает сигнал SOS. Будто внутри нее умирает человечек и его срочно нужно освободить. Скрежет слышен даже здесь, где голоса почти материальны и путаются под ногами армией крыс.

— Нам на третий этаж, — сообщает Тора.

На лестничной площадке мы сталкиваемся с мужчиной в странных очках. Форма линз похожа на ту самую умирающую лампу. На мужчине серый костюм размера шестидесятого, который, кажется, вот-вот треснет.

— Тора? Я как раз за тобой! — восклицает он.

Герр Шульц?..