Чувствуй себя как дома

— Ну… Хорошо. — Тора яростно налегает на швабру, будто только что ей подвернулся самый жирный в мире колорадский жук. — Дома сходят с ума. Оказывается, они не добрые и совсем не друзья. Эти твари теперь на стороне Пашки, ясно? — Хлопушка застывает. Между нами — лавка и пять канатов, и это больше, чем бесконечность. — Клянусь, они приложат максимум усилий чтобы грохнуть тебя. Готовься к худшему.

— А… Если бы Ворон выжил? Как по-твоему, он бы свихнулся?

— Да. — Тора швыряет тряпку в ведро и чересчур усердно ее полощет. Вода разбрызгивается. — Если бы он выжил, погиб бы ты. А все началось с того, что Бруно подарил домам чувства.

Он с детства мечтал заниматься тикающими механизмами. Приехал из Кельна — у него были какие-то проблемы в семье — и остался у нас. Начал свои исследования… И продал Zahnrad нашим, из поселка. Как он и ожидал, дома ожили. Ученые радовались, но… недолго. Каменные существа оказались больными и жестокими. Они умеют контролировать внимание. У них прекрасная интуиция. Они транслируют будущее через телевизоры и радио. Пугают и сводят с ума. Обожают скрипку. Музыка их успокаивает, поэтому среди спасателей всегда должен быть хотя бы один скрипач.

Наша задача — искать часы. Мы Стая. Мы обязаны их истребить. Растоптать. Разбить. Ведь когда «сердце» ломается, дом сгорает.

— Но как же Ласточка?

Тора выпрямляется и зыркает на меня так, точно хочет придушить тряпкой.

— У Ласточки нет сердца. — Ее глаза готовы сжечь спортзал. Уничтожить корпус. Нет, Хлопушке не нужен ни огнеупорный костюм, ни оружие. А вот тем, кто с ней рядом, страховка не помешает.

— Она же живая.

— У Ласточки нет сердца, — повторяет Тора.

— А если Бруно найдет на нее документы?

— Не найдет. Их нет.

Я ухмыляюсь. Откуда в тебе так много сил, Хлопушка? Поделись. Подари мне всего пару капель.

Тора за миг преодолевает лавку и пять канатов и упирается пальчиком в мою грудь.

— Проболтаешься кому-то — я тебе лично рот зашью.

— Я не проболтаюсь, обещаю.

Хлопушка не доверяет мне. Как она посмела подумать, что я ее предам?

Мы ведь вместе. Всегда вместе. Наше безумие никуда не делось. Я его отыщу.

Мы молча домываем спортзал, а затем расходимся по комнатам, так и не вспомнив друг друга.

* * *

«Есть, куда стремиться, правда?»

Я стремлюсь, Лида. К ней, к моей Хлопушке, разгоняюсь до темпа легкоатлета, до скорости самолета, но Тора неизменно маячит у горизонта.

Непозволительно близко к звездам.

Мы не ругаемся, но и не видимся. Сомнительный выигрыш. Тора работает, ездит на задания и возвращается… другой. Она — черно-белая фотография, вывернутое наизнанку платье. А я всего лишь пытаюсь вывернуться. Пока — тщетно.

По воскресеньям из спортзала часто доносится музыка. Однажды я решился и заглянул туда: группка спасателей с Лидой в главе играли на скрипке. Увлеченно, отчаянно репетировали убийство. Лида тренировала их, как тренирует меня: без права на ошибку, до изнеможения. Нет, ее место не в спортзале. Ее место в городском оркестре. Как и Торино.

А я… Я скучаю по живым потолкам. Иногда я представляю, как возвращаюсь в поселок, к Ворону, а рисунки наших ладоней и Облака стерты.

Но я запретил себе туда ездить. Сосредоточился на тренировках.

Теперь дома мне не друзья.

Теперь они мои пациенты. Обреченные.

Я повторяю это по вечерам, перед сном. Боюсь забыть лица родителей в ту ночь. Забыть, какого черта я учусь на убийцу.

Чтобы окончательно не спятить, я записываю воспоминания о домах в толстую тетрадь. Получается почти книга.

Это увлекает. «Почти книга» тяжелеет, а я, наоборот, теряю килограммы. И нет, я худею не только из-за отжиманий и прочей ерунды. У мальчишки по прозвищу Кирпич новоселье. Его дом пахнет бумагой и приятно шуршит. Я бы переехал вместе с ним, но мне нельзя. У меня мама. Она мечтала удалить Воробью фантазию, а в итоге он удалил ей кожу. Нарядился в нее от крыши до подвала.

И погиб.

Как же ты мог, Воробей…

Ты обещал мне, что не заболеешь.

Мы ведь друзья?

Это Кирпич спрашивает, выглядывая из нового дома. Я боюсь его разочаровывать, но все же отвечаю, что теперь мы с Воробьем как врач и пациент. Жаль, я поздно решился. Не успел отправить его на море сам.

Вскоре у меня появляются деньги, и я отвожу их матушке. Впервые навещаю ее после произошедшего. Давно хотел, но… тру?сил все время.

Я едва осмеливаюсь обронить «привет» этому кровавому комку, перемотанному бинтами, сгустку, по немыслимой причине живому. Матушка почти не шевелится и не разговаривает. Ей срочно нужна операция по пересадке кожи. Свою у нее украли.

Я ищу в перекошенных чертах лица хотя бы что-нибудь знакомое — морщинку на лбу, ямочки на щеках, но ничего нет. Это не моя мама. Это работа бездарного скульптора, у которого вместо красивой женщины получилась каша, раскрашенная в алое.

Между матушкой и прошлым — огромный обрыв. Дом отпустил ее в вольное плавание. В открытое море.

Я ерзаю на краю кровати, касаюсь мизинцем перемотанного запястья. Она вздрагивает и отдергивает руку.

Скажи, мам, что со мной не так? Скажи, что не так с моими друзьями? А с тобой? Что с тобой не так?

Ответь, мам.