Чужая

— О, нет. Господи, — прошептала она, серея. — Он сломал ногу. Что же теперь делать?!

Анабель стояла всё это время, не в силах даже вздохнуть. Её всю сковало неведомое прежде мучительное чувство. Никогда, никогда она не видела такого, не слышала таких чудовищных криков. Что это, ну что это? Боль? Она не понимала, её всю колотило. Каждый крик Поросёнка резал её, точно бритва. Внутри всё горело и обливалось кровью. Хороший, хороший, мой маленький. Я не хочу! Не надо, пусть ему не будет так больно! Больше всего на свете она хотела, чтобы боль Поросёнка прошла, прекратилась, исчезла. Довольно, довольно!

Анабель не заметила, как её зелёные глаза наполнились белым яростным светом. Она напряглась, как пантера перед прыжком.

— Больно! Мама, мне больно! — захлёбывался криком и слезами Поросёнок.

— Нет, — проговорила Анабель, — Нет! — Она и сама не вполне понимала, что говорит. — Хватит! Тебе сейчас не будет больно, не будет! Ты слышишь?! Это пройдёт, пройдёт. Сейчас это кончится. Тебе не будет больно.

Последние слова она уже прокричала. Лицо её потемнело, губы были закушены в кровь.

Поросёнок умолк. Несколько секунд он лежал, глотая слёзы и растерянно моргая. Затем встрепенулся, встал. Потопал ногой о землю.

— Не больно! Мне не больно, мамочка, — сообщил он Марте, уже улыбаясь.

Марта коснулась ноги, не веря своим глазам. С её лица сошли все краски, рот приоткрылся.

— Целая, — прошептала она, — Нога цела. Не может быть. Она же была… была сломана. Была! О, господи, это чудо.

Она медленно встала, прижимая к себе Поросёнка.

— Это чудо, чудо, — повторяла она. — И это сделала ты… ты… — Она замолчала и только смотрела на Анабель с безграничным благоговением.

* * *

— Белинда, это было так прекрасно. Не знаю, смогу ли я объяснить. Я исцелила его. Он кричал, ему было так больно. А мне было его так жалко. И тогда это случилось, Белинда, случилось! Я исцелила его, исцелила своим состраданием!

— Нет, Анабель. Сострадание тут не при чём. Ты исцелила его своей силой. Ты сделала это, потому что захотела. Захотела, чтобы он исцелился. А мы всегда получаем то, что хотим. Вот и всё.

— Нет, не говори так, Белинда. Это звучит так… грубо.

— Это звучит правдиво, Анабель.

— Неужели желание, воля… сильнее сострадания, Белинда?

— Воля сильнее всего, Анабель. Сострадание — это слабость. А воля, желание — это сила. Сила получать то, что ты хочешь.

— Я не хочу это слушать, Белинда! Это жестоко, жестоко, жестоко!

7 Больная

Анабель стояла посреди своей комнаты, придирчиво разглядывая изменившуюся обстановку. Теперь здесь стояли стол на трёх ножках, прислонённый к стене, чтобы не упасть, два свежевыструганных табурета (ну зачем ей два?) и кровать — продавленная посредине, но широкая.

Анабель совсем не была уверена, что комната стала лучше. Скорее, наоборот. Прежде здесь царила пустота — лоскуток земли, отсечённый от луга и леса четырьмя источенными временем стенами. Теперь же интерьер, увы, приобрёл какой-то нищенский оттенок. Анабель на секунду прикрыла глаза, вспоминая свой замок: факелы вдоль монолитных стен, дубовые двери, парча и вишнёвый бархат, блеск старого золота и позеленевшей бронзы…

Она открыла глаза, огляделась вокруг и удручённо покачала головой. И к тому же ей это всё абсолютно не нужно. Но что поделать? Эту мебель (ах, да, ещё подушку с тёплым одеялом) ей привезли из посёлка Марта и её муж… отец Поросёнка.

Мужчина Анабель не понравился. Нет, совсем не понравился. Даже кривя душой, она не назвала бы его хорошим. Если Марта казалась ей сухой и мягкой, как горячий свежий пирожок (этих пирожков она принесла Анабель целую корзину), то муж её был… каким-то склизким. Склизким был его мясистый нос «уточкой», склизким и дурно пахнущим — пятно пота на спине; склизкими до отвращения были ладони, в которые он взял руку Анабель, говоря какие-то слова благодарности. При этом глаза его косили почему-то в угол; но позже, стоило Марте отвернуться хотя бы на миг, его взгляд маслянисто скользил по лицу и телу Анабель, и та вся дрожала от неприязни.

Нет, это неправильно и некрасиво. Этот человек не сделал ей ничего плохого. И потом, он муж Марты. Он отец Поросёнка. Разве этого мало, чтобы считать его хорошим человеком?

В дверь постучали. Или, скорее, поскребли, — Анабель сначала решила, что это какое-то животное.

— Да? — отозвалась она.

Дверь отворилась. На пороге показалась, болезненно щурясь от полумрака, царившего в доме, какая-то женщина. Сухопарая, довольно высокая. Лицо желчное, с резкими скулами и впалыми щеками. Она замялась, глядя на Анабель — то ли сомневаясь в чём-то, то ли осуждая.

— Вам что-то нужно? — вежливо спросила Анабель, не уверенная, впрочем, что именно это нужно сказать.

— Вот что… — протянула женщина. Голос её скрипел, как ржавые петли на двери. — Говорят, ты ворожея. Можешь исцелять…

Анабель не понравилась эта женщина. Не понравился её грубый голос и почему-то очень не понравилось слово «ворожея». Она невольно ощетинилась, глаза блеснули колючим зелёным огнём.

— Вы, наверное, ошиблись. Никакая я не ворожея, — ответила она.