Чужая боль

— Какая улица, придурок? Ты ж по садовой дорожке идешь. Тут тебе никто не даст своих порядков заводить. Нажрался до глюков и несет черте чего! Обойдусь я без твоего асфальту. И ты, кыш, отсель, рыло неумытое. А то ишь, раскомандовался тут. Да я без тебя, коль надо, целую магистраль проложу. И яблонями обсажу, не хуже, чем вы с Иваном. Ненавижу вас обоих, козлов плешатых. Всю дорогу мне загадили. Поначалу, директором хозяйства помешали сделаться, потом с кладовщиков выперли. А за что? За горсть бруса? Он и нынче гниет под дождем. Это не убыток хозяйству? Вот погодите, я тож комиссию позову из самой Москвы. Пусть полюбуются на хозяев. Не все-то вам старую гвардию с работы выковыривать и выбрасывать вон! Мы еще на все гожие и нужные. А время придет, так вас паршивцев сковырнем! Ну, куда попер в хату? Рули влево, там дорога на улицу. Она для тебя, вовсе заблукался черт рогатый! Во, набрался! Поди, опять какая-то комиссия приезжала. Ну, ничего, доберемся до всех вас, — узнал Сашка голос самого известного кляузника деревни, с ним даже блохатая псина брезговала встречаться среди ночи. И не случайно.

Сашка вышел на дорогу. Здесь так вольно и просторно дышится, хоть запой. Но помня откуда возвращается, человек прикусил язык, помня, мертвых надо уважать.

Сашка спешил домой, понимая, как ждет и беспокоится о нем семья. Еще не подойдя к дому, он увидел прилипшее к окну лицо Анны. Девчонка внимательно всматривалась в темноту улицы. Увидев отца, побежала открывать дверь. Теперь ей нечего было бояться и переживать.

— А ведь не пришел на поминки тещи Павел Антонович. Назвал пустой затеей слезы и переживания. Мол, они не поднимут усопшего. Интересно, как он отнесется к смерти матери? Вероятно, тоже вот так пойдет в другую комнату пить чай. Нет, ничего не осталось в его душе человеческого. Ни одной теплины.

— Пап! О чем говоришь? Он для родной внучки грошового подарка не купил на Рождество и назвал это языческим обрядом. Ведь он так и уйдет из жизни нехристем. И даже наша бабка не сумеет его переубедить. Он прожил свою жизнь коряво, но гордится, считает, что жил правильно. Даже на Восьмое марта он не купил никому из нас грошового подарка. Зато на свой день рожденья ждет чего-то особого.

— Ай, не обращайте на него внимания. Он уже из ума выживает, — отмахнулась Наталья Никитична и призналась:

— Он теперь даже свою пенсию от меня прячет и сам забывает, куда ее положил. Потом меня спрашивает. Ну не смешно ли? Мне на день рожденья купил подарок. Принес домой, сунул и забыл куда. До сих пор найти не может. Весь дом перевернул. Все ищет. А найти не может.

— Мозги ослабли.

— А были ль они у него? — вмешался Сашка.

— Я вчера на поминках такого же наслушался. Сидит женщина и хвалится, что пятую пенсию в своем доме найти не может. Одна живет. От кого прячет, спроси ее? Она еще по молодости от деда деньги прятала, но тогда помнила, куда ложила. Теперь памяти не стало. Часто внук подсказывает ей, где деньги лежат. Выручает малец, иначе, хоть вой. Соседи уже смеются над нею, зачем прятать от самой себя!

— Таких полдеревни наберется. Кто от дедов и бабок, другие от внуков прячут. А чего их прятать? С собою не заберешь. На тот свет с голыми руками пойдешь, — ответила старуха, пожевав губами, и добавила:

— Оно и Павел прячет зряшно. Вот не станет его, и начнут находить по всем углам его заховки. Ни раз злым словом вспомнят мужика. Нет бы жил как Иван, вся душа нараспашку.

— Кто их знает, кто прав, — встряла Анна. И рассказала:

— У нас в институте одна училась. Все пять лет тумбочку на замке держала. Ясно, что и с ней не делились ничем. А кому нужна жлобина? Так вот однажды уехала она в отпуск, комендант ее тумбу открыл. Так в ней десяток протухших яиц и кусок сала лежали. Все завонялось, позеленело, все выкинули. Стоило вот такой вонью всех мучить. Она как вернулась, ее мигом в другую комнату переселили, за жадность. У других девчонок такой привычки не было. Ели, что было, и никто друг от друга ничего не прятал. Жили как родные, никогда ни в чем не отказывали друг другу. Вон и теперь, подыскивают мне девчонки место работы, где зарплата повыше. А как иначе. Хочешь не хочешь, крутиться надо.

— Ну, у вас то что? Девичье общежитие, там всегда порядок! — вставил Сашка.

— Не скажи, тоже всякое случалось. Двоих из соседней комнаты выгнали за проституцию. Приработок нашли, всякую ночь повадились ребят водить. И все новых, за «бабки». Не захотели, как другие работать. Ну, девчатам надоел этот бардак. Пожаловались коменданту, та много не говорила, вытурила взашей. Вот и оказались на улице те пташки. А еще одна и вовсе оборзела. У своих воровала. У одной деньги, у другой украшенья стянет. Конечно, поймали с поличным. Вломили круто и сами выгнали из комнаты. На всю общагу ославили ворюгу. И вытрясли все. Да только ли это? Хватало своих заморочек, — ^ впервые пожаловалась Анна.

— А чего у своей бабки жить отказалась?

— У нее хуже, чем в общаге. Каждый день мою сумку проверяла перед уходом. Легко ли такое пережить.

— Досталось тебе, — посочувствовал Сашка.