Чужая боль

— Знакомых ищешь? — с грузинским акцентом спросил сосед насмешливо, но не обидно.

— Отбился малость, — неохотно признался Гаврилов и пошел рядом.

— Одному тащить драндулет этот приходится, — пожаловался грузин. — Товарищ мой ранен сегодня, — Он помолчал, добавил тихо: — С одного котелка кушали, одной шинелью укрывались…

Минометчик ожесточенно поддал коленкой вверх плиту, пристраивая ее поудобней, и, верно, выругался по-своему.

Гаврилов подумал: «Молодой, дотащит…», — но тут же вслух предложил:

— Давай подсоблю, — и приподнял край плиты, в душе коря себя, что связался.

Грузин повеселел, принимая помощь.

— Вот спасибо! Ты, папаша, с каких мест!

— Из Сибири…

— А я из Грузии. Наверно, слыхал про колхоз «Долина цветов»!

— В Сибири тоже земля золотая, — задумчиво произнес Гаврилов и почему-то добавил почти шепотом: — Мне завтра сорок девять… Только не знаю, сполнится ли! — Он поправил карабин на покатом плече.

— Непременно исполнится! — с уверенностью молодости пообещал спутник и, словно отвечая на свою мысль, сказал: — У меня еще две гранаты есть…

— Мои с повозкой разметало, — хмуро ответил Гаврилов. И вдруг с необыкновенной ясностью увидел свое село, жену Дарью, детей. Сердце сжалось в предчувствии беды.

— Выберусь! — энергично уверил юноша. — Две гранаты — арсенал!

— Эт точно: две гранаты сейчас, как два глотка воды, жизня, — согласился Гаврилов.

Небо стало светлее, и звезды, догорая, тускнели. Предутренняя роса легла под ноги. Гаврилов заметил вроде бы знакомую фигуру, шагающую торопливо по обочине дороги.

— Баталов! — радостно окликнул он.

— Никак, кто спрашивает!

— Это я, Гаврилов, ездовой.

— Ты чего здесь! — удивился Баталов.

— Да отбился. А наши где!

— Впереди, пойдем.

— Вот елки зеленые, как же это я их не повстречал!

— Пойдем-пойдем, — заторопил Баталов. — Дело предстоит серьезное, только вот беда — у наших одни карабины…

— Ну, прощевай, — сказал Гаврилов, дотрагиваясь до плеча ночного спутника. — Прощевай, друг!

Тот положил у ног плиту, с секунду поколебался, потом быстро, будто боясь раздумать, отстегнул от пояса одну гранату, протягивая ее, попросил:

— Не откажи, отец, подарок принять, чтобы день рождения сегодня состоялся… Бери, бери, от всего сердца дарю. — Он передал и запал, заботливо обернутый тряпицей.

…Когда отгремел бой и вырвались из окружения и выдался часок на отдых, Гаврилов, покусывая сухарь, размоченный в воде, вспомнил ночного товарища. Подумал ласково: «Душевный паренек…» И стало немного грустно, что, наверно, никогда больше не встретятся.

«Плутархи»

Доктор филологических наук Евгений Александрович Берсенин подошел к застекленному шкафу и, взяв с полки книгу в потемневшем кожаном переплете, стал задумчиво перелистывать ее. Сколько он помнит себя, эти шкафы стояли все так же — вытянувшись вдоль стен, молчаливые и мудрые.

Уходило время… Умерли жена и сын… Пришла известность ученого. А он продолжал жить среди своих книг — главной страсти и радости.

Он любил, сидя у стола, откинуть голову на высокую резную спинку кресла, прикрыть глаза и вспоминать об одной из любимиц в дальнем углу шкафа — уникуме в старинном переплете с металлическими застежками, пергаментном свитке, редком фолианте с экслибрисами знаменитостей. Лучшими минутами Берсенина были те, когда он брал в руки парижское издание Рабле, иллюстрированное Густавом Дорэ, или забавные фацеции Браччолини.

Вместе с профессором в доме жила старушка Анна Ивановна. Когда-то она нянчила сына Берсенина — Игоря. Трудно сказать, сколько ей было лет, но она была старше профессора. После смерти Игоря Анна Ивановна собиралась уехать к дочери в Ленинград, но что-то ей помешало, отъезд откладывался из года в год, пока она не осталась совсем: вести хозяйство Берсенина.

К Евгению Александровичу старуха относилась, словно к большому ребенку: заботливо и снисходительно, и была твердо убеждена, что без нее он не проживет и недели.

В полинявшем коричневом платье, старой кофте она появлялась то там, то здесь — хлопотливая, озабоченная, ворчливая.

У Анны Ивановны была своя слабость — старые вещи. Сколько новых вещей не дарил ей профессор, она или отсылала их дочке, или проявляла к ним полное равнодушие. Но зато с величайшим удовольствием рылась в своем сундуке. Особенно любила она зеленый плюшевый жакет с меховым воротником, подаренный ей покойным мужем-кочегаром. В этом жакете она вместе с ним ходила на воскресные прогулки и в гости.

Однажды, когда Анна Ивановна чистила на балконе свой жакет, к ней подошел Берсенин. Привычно прищурив карие глаза и проведя рукой по высокому белому лбу, он добродушно спросил:

— Ну зачем вам эта древность! Только моль разводить! Или приданое собираете!

Анна Ивановна не сразу ответила, только ожесточеннее стала щеткой водить по жакету. Закончив чистку, строго сказала:

— Для внучек храню, как подрастут…