Чужая боль

— Сделали из мухи слона, а еще взрослые люди! Довели человека до депрессии. Да у нас сифилисом с тринадцати лет болеют, и никто не сдох. Вот поколем пару месяцев девку, и пусть идет на все четыре стороны. Заразила она кого-то? А он видел, куда лез? Ей всего шестнадцать лет! Надо знать, куда соваться? Заразил жену? Сволочь он! Тут не ее, а его убить надо! Он большой человек? Ну и черт с ним. В жизни не по должностям людей меряют.

— Ha-ко вот, родная, выпей капельки. Успокойся, милая. И не реви. Не ты на него, он на тебя полез, на маленькую дурочку! Мало ему в городе здоровых баб! Дай испортить ребенка, искалечить ему все здоровье и жизнь. Я бы таким яйцы голыми руками вырывала, — негодовала врач неотложки. И выпроводив из дома милицию, сказала вслед:

— А ведь у вас тоже дочери и сестры. Кто за них даст гарантию? Кто удержит на краю пропасти? Много вас судящих и осуждающих. Но есть наверху один Защитник. Погодите, скажет и Он свое слово. Придет Его время, затрепещете. А ты, успокойся, девочка. В твоей жизни все только начинается…

— Жизнь, девчонки, штука короткая! Нам часто говорят, что человек волен управлять своею натурой, но жизнь доказала обратное. Все, кто пытается ущемить себя в чем-то, потом жестоко за это расплачиваются. И мы знаем тому массу примеров. Если тебе не суждено стать поваром или швеей, ты ими не будешь. Быть путаной тоже дано не всякой. На это нужны свои данные и способности. Используйте их, пока вы молоды. Я не ханжа, я психолог. И считаю, что ущемлять свои способности, стыдиться их, дело безнравственное и безнадежное. На всякий случай, имейте при себе презервативы. Они оградят от многих неприятностей. И помните, сифилис мы не просто глушим, а успешно лечим. И не надо придумывать трагедий. В жизни все поправимо кроме смерти, — сказала уходя.

Милиция больше не навещала девчат. Они послушно принимали уколы и таблетки. Вечерами отсыпались после работы и вскоре прослыли самыми скромными и сдержанными среди девчат-новичков. За ними увивались половина деревенских парней. Не помогали убеждения и уговоры милиции. Ребят тянуло к пухленьким девкам, какие по своей воле замкнулись от внешнего мира.

Их вызывали во двор песнями и плясками, какие устраивались прямо под окнами. Милиция не раз разгоняла оголтелые своры, но так и не сумела погасить пыл деревенской молодежи. Чем недоступнее становились девки, тем больше возникало к ним желания.

Соседи девчонок — дряхлые пенсионерки, жаловались Антоновичу на постоянные «сучьи базары», на беспокойство, но сами сладить с деревенскими не могли. А о девках что скажешь, если они сидели под замком и не участвовали в оргиях. Сами себе запретили разгульную жизнь на все два месяца и терпели.

Случалось, иные смельчаки пытались влезть в дом через чердак или окна, получали отпор и убирались восвояси с побитыми мордами, подранной одеждой. Но назавтра лезли снова.

Девчонкам надоела эта война. Но делать нечего, приходилось держать оборону.

— Всего два месяца терпения, и тогда ото-рвемся по полной программе, — уговаривали сами себя. А выдержать заточение было нелегко. Плоть просила, требовала, умоляла, но разум холодно и жестко запрещал всякие вольности.

Девчонки боролись с самими собой. А потом входили в дом, валились на койки и плакали навзрыд. Ведь тяжелее всего убедить самих себя, когда соблазн совсем рядом, стоит только снять крючок с двери. И снова будут жаркие поцелуи, объятья, пропахший сеном пот и слова:

— Дорогая, любимая, родная, единственная, жить без тебя не могу…

Это было так знакомо, что девок эти излияния давно не волновали и не трогали. Каждое признание казалось детским лепетом и ни одному слову не верили.

— Открой окошко, радость моя! Дай увидеть тебя. Больше ничего не хочу, — шептал кто-то за окном во дворе. Юлька слышала каждое слово. Накрывала голову одеялом и вскоре, похихикав, засыпала:

— Во, заливается, козел, будь помоложе, может, и поверила. Но не теперь. Знаю я вам цену всем. До первой ракиты доведешь, а потом задерешь юбку до пояса, на том вся твоя любовь кончится. Все вы одинаковы, отморозки.

— Какая любовь? Вы о ней понятия не имеете, — вспомнился громадный, темный двор пятиэтажек. Там ее загнал в подвал здоровый парень.

И задрав все возможное, устроил свое. Юлька пыталась кричать. Но он заткнул ей рот какой-то тряпкой и сказал на ухо:

— Потерпи, дура! Это недолго.

— Какая там любовь? О ней ни слова не сказал. Сунул в руки бутылку и пошел покачиваясь, забыв, что натворил.

— Ну, а чего воешь? Хоть что-то дал, не на халяву оттянул, — успокаивали старшие девки. А она плакала. Ей было обидно, что даже пожаловаться некому. Ее не понял никто. Старшие девчонки так и сказали, что это когда-нибудь случилось бы, мол, потеря невелика, все через это проходят. Когда-то надо стать женщиной, и теперь она равноправная средь всех. Что быть девкой в таком возрасте даже стыдно.

А тот парень даже не обращал на нее внимания. Будто ничего не случилось меж ними. Иногда здоровался пренебрежительным кивком головы, чаще и о том забывал.