Чужая дочь

Галкина мама любила красиво одеваться, ярко красить губы, делала химическую завивку и предпочитала приторные ароматы. На лакированном трюмо, покрытом вязанной белой салфеткой, всегда стоял неизменный флакон «Красной Москвы». Этот резкий, удушливый для неподготовленного носа аромат, Галке казался самым прекрасным на свете.

Образование мама не жаловала и часто повторяла: «Мужчины, они шибко умных не любят, им красивых подавай, самое важное в жизни – хорошо устроиться. Дома у женщины должен быть муж, и комод, и ковер с оленями на стену, да мало ли чего еще». Школу мама предпочитала обходить стороной, появлялась там пару раз, а после одного случая, решила совсем не ходить. Мама вошла в класс, села за первую парту и стала ждать, когда начнут про дочь рассказывать. Просидела так часа полтора – про всех детей рассказывают, а про Галку нет. Ждала-ждала, потом спросила:

– А Занозина, с Занозиной –то что?

– Так она в другом классе учится, вы не туда пришли.

Воспитывали Галку родители мамы бабушка Маринка и дед Миша Прядкины – люди простые, малограмотные, привыкшие к тяжелому труду. От деда всегда пахло стружкой и свежей доской, он работал плотником – стелил деревянные полы, ловко рубил оконные рамы, мог сколотить кухонный стол или шкаф – с работы всегда возвращался, облепленный опилками. Бабушка вела домашнее хозяйство, с весны до поздней осени пропадала на огороде. Вставала с утра пораньше обматывала наточенную тяпку мягкой тряпицей, собирала в котомку краюху хлеба, бутылку молока, надвигала пониже на глаза косынку, и отправлялась на окраину города – полоть, рыхлить, сеять. Родом бабушка была с Полтавы, и хоть много лет прожила в Кисловодске, сохранила мягкий украинский говор.

Семья Прядкиных жила в двухэтажном доме неподалёку от городской больницы, которую по старинке именовали хлудовской в честь московской благотворительницы, выделившей средства для бесплатной лечебницы еще в царские времена. Больница получилась монументальная, в пять этажей с гранитными колоннами и торжественным фронтоном. На её фоне близлежащие дома выглядели жалкими, больше похожими на деревянные бараки, но считались центром города.

Жилище Прядкиных ничем не отличалось от остальных и состояло из двух небольших комнат. Между спальней и гостиной стояла чугунная печка, зимой её топили дровами и углем, умывались в гостиной над тазом, а по субботам ходили в городскую баню. Удобства, само собой, во дворе. По вечерам часто отключали свет, и тогда дед Миша поджигал фитилёк керосиновой лампы, от света которой по стенам разбегались причудливые тени. Керосин для лампы и примуса покупали на углу около рынка. Проржавевший ларек с облупленной краской укрывала тень раскидистой акации, к стволу проволокой привинчена неизменная картонка с выгоревшими буквами: «Продажа керосина производится каждое воскресенье с 10:00 до 12:00 часов». Слой пыли вокруг ларька, пропитанный пролившимся керосином, не успевал выветриваться. От благоухания, исходящего от земли, кожа у Галки покрывалась мурашками. Обратно шли медленно, дед Миша нёс тяжелый бидон и семенил, стараясь не расплескать керосин.

Двери всех квартир выходили на общую остекленную веранду, где хозяйки собирались по утрам, готовили еду на примусах и сплетничали по-соседски. Галке нравилось торчать на общей веранде и глазеть в окно. Расплавленный свет тепло грел шею, отражался в заляпанном зеркале над рукомойником, скользил солнечным зайчиком по дощатому полу. Дом стоял на горе, и весь город просматривался, как на ладони.

Кисловодск того времени, хоть и считался известной здравницей, больше напоминал казачью станицу. Узкие извилистые улочки, облепленные убогими одноэтажными домишками, круто взбегали в горы и растекались далеко в ущелья, вдоль русел речек. По ночам на улицах царила кромешная тьма, лишь кое-где блестели одинокие фонари. Людям приходилось на ощупь передвигаться по колдобинам дорог, вымощенных булыжником. В городе почти не было автотранспорта: два-три пузатеньких автобуса, да несколько грузовичков, развозящих продукты, уголь и дрова.

Курортный центр – лощеный, весь в узорных клумбах, разительно отличался от окраин и блистал ухоженной красотой. В Хрустальной галерее под высоким стеклянным куполом бил из-под земли минеральный источник, пузырьки нарзана серебрились в лучах солнца. Важные медсестры в белых халатах и шапочках, ловко поворачивая медные краники, наливали нарзан всем желающим. Отдыхающие отпивали из стаканов, не спеша прохаживаясь вдоль галереи, и через чистые стекла высоких витражей рассматривали ажурную мраморную чашу фонтана, украшенного по углам водоёма фигурками игривых лягушек.