Чужая гостья

Маша не представляла себе, в каком направлении движется следствие и движется ли вообще. Она не знала, каков круг подозреваемых и есть ли они вообще. Был момент, когда ей казалось, что подозревают и ее, но сохранились у следствия эти подозрения или их давно отмели, Маше было неизвестно. Наступило время черной тоски. Работать не хотелось, все, что она делала в телекомпании, она делала скорее по инерции, нежели осознанно и с душой. Самым правильным было бы взять отпуск, однако до аукциона оставалось не так много времени, и Марьяна понимала, что ее личные переживания имеют значение только для нее, а ее деловых партнеров касаться не могут. Ей все время казалось, что Уля что-то хочет ей сказать, но не может найти новой возможности для общения. Иногда перед сном Маша загадывала, чтобы Уля пришла и дала подсказку, но Уля молчала. Бывало, что она снилась Марьяне, но эти сны были очень мучительными. Уля в них была прекрасной, нежной, но очень и очень далекой, прозрачной, неживой. Маша хотела погладить ее по щеке, обнять, но образ сестры растворялся, рассеивался. Марьяна звала ее, спрашивала, просила назвать имя того, кто их разлучил, но Уля ничего не отвечала. Было в этих снах что-то еще, что-то смутное, волнительное, но наутро Марьяна не могла ничего вспомнить. Она просыпалась, переворачивала подушку на сухую сторону, протягивала руку – Миша был рядом. Он спал отстраненно, не обнимал ее во сне, не стеснял движений, словно на ночь, когда ей ничто не угрожает, отпускал ее блуждать на свободе, и Маша мысленно говорила ему спасибо. Она не тяготилась Мишиной опекой, но все-таки считала ее чрезмерной. Марьяна полагала, что если у кого-то есть серьезные причины ее убить, бывший муж помешать этому не сможет. В самом худшем случае его убьют вместе с ней, если он станет таким уж непреодолимым препятствием. Маша не раз говорила ему об этом, но он не слушал. Временами в ней шевелилось неприятное чувство, ей казалось, будто Миша таким образом мстит ей за ее предательство, будто хочет сказать: ты подло предала меня, Машенька, променяла на смазливого, но пустого и корыстного афериста, но я не такой, как ты. Я верный, я честный, я никому не позволю плохо с тобой обойтись и никогда тебя не предам. Потому что я, Машенька, хороший человек, а ты бессмысленная дура, такая же пустая, как твой Руслан. Марьяне приходилось прилагать немало усилий, чтобы отогнать наваждение. Конечно, ничего такого Миша не думал. Он старался не мешать ей в ее горе, не дергал по пустякам, не навязывал ненужных разговоров. Охотно и страстно отзывался на ее позывы к близости, но лишь когда она сама его звала. Сам он боялся проявлять инициативу, не решался врываться в ее тишину и горестное безмолвие. Маша была ему благодарна, и с каждым днем ее чувство становилось все более трепетным. Чем больше времени проходило с момента гибели Ули и кончины папы, тем более понятным делалось чувство неотвратимости утраты. Глухой, тупой, безнадежной безвозвратности произошедшего. Люди, которых она любила больше всего на свете, навсегда исчезли с лица земли. Маша не была готова даже к смерти папы, хотя понимала, что рано или поздно все равно придется ее пережить. Так устроена жизнь: дети хоронят своих родителей, и как бы ни было тяжело переживать эти моменты, изменить порядок вещей человек не властен. Но даже в самом страшном сне Марьяне никогда не виделась смерть сестры, ее гибель оказалась слишком тяжким, почти непосильным испытанием. Первые дни Маша не совсем понимала, что случилось. Потом, по мере того, как приходило осознание утраты, стала метаться, паниковать, пытаться найти внетелесный контакт со своей второй половинкой. Но ничего не получалось. Уля не отзывалась, летала где-то в иных мирах, осваивала иные пространства. Показывалась сестре лишь мельком, в ничего не значащих снах. Связь с ней, такая прочная и незыблемая, стала истончаться, превращаться в зыбкое воспоминание. Место, которое занимала в жизни Маши Уля, превратилось в болезненную, пульсирующую, кровоточащую точку, которая постепенно стала расширяться, преображаясь в ледяную черную дыру.

Миша требовал неукоснительного послушания во всем, что касалось вопросов безопасности и вообще перемещения Маши вне дома. Хоть он и старался быть предельно незаметным, иногда он все же мешал, появлялся в неподходящий момент, не давал думать. Порой Марьяна срывалась и уже через минуту яростно ругала себя за несдержанность и проявление раздражения. И тогда ей становилось еще хуже.