Чужая — я

— Не сомневаюсь. Тебе досталось все мамино упрямство и чуточку сверху, — дурашливо хихикнув, говорит Хилари и, наконец, расслабляется.

Мы лежим так еще полчаса, болтая о разном и ни о чем конкретно.

— Будешь мне писать? — спрашиваю.

— Если тебя не смущает, что мама проверяет мой телефон, — морщится Хилари.

— Тогда я буду писать глупости.

Кажется, сестру забавляет одна мысль о том, что я могу писать что-то несерьезное, но вслух она ничего не говорит и, опасливо выглянув за дверь, на цыпочках выскальзывает в коридор.

В этот момент меня настигает первое воспоминание: в детстве Хилари звали мышкой.

***

Мой отъезд — одна большая драма. Начиная с завтрака, во время которого можно было услышать полет каждой мушки в доме Райт, и заканчивая криками. Мама пытается вырвать у меня ручку чемодана, плачет, угрожает. В сердцах кричит, что если я выйду за дверь — то могу в этом доме больше не появляться. Если бы не ночной рассказ Хилари, я бы посчитала мать сумасшедшей, но теперь знаю, что разума ее лишает страх. Она боится, что я пойду в полицию и расскажу о пощечине. 

Перепуганная сестренка убегает в слезах, наверху громко хлопает дверь ее комнаты. Наконец, отец хватает маму, и она сдувшимся шариком обвисает в его руках. Папа молча мне кивает, и я тут же выскакиваю за дверь, чтобы встретиться с толпой любопытствующих соседей. В чопорных пригородах подобные истерики смакуются долго.

Ошалело оглядев шепчущихся домохозяек, я спускаю чемодан со ступеней и направляюсь к автобусной остановке. У меня никто ничего не спрашивает. И ведут себя так, будто я повредилась умом и слухом, а не утратила память. Бросив последний взгляд на дом, я замечаю в окне за тонкой занавеской застывшую фигуру Хилари и машу ей рукой. Если честно, возвращаться в это место после сегодняшнего вообще не хочется.

Едва устроившись в автобусе, я утыкаюсь носом в свой телефон и вставляю в уши беспроводные наушники, которые звучат не на одну сотню долларов. В мозг врывается тяжесть 3TEETH и Disturbed, и я в очередной раз задаюсь вопросом: когда я-она успела подсесть на такую жесть? Не могу сказать, что мне не нравится эта музыка, но она определенно что-то тревожит. Примерно так же, как и телефонный номер с оборота листовки. Прежде чем оставить аппарат Хилари вместе с сим-картой в своей комнате этим утром, я звонила еще дважды, но так же безрезультатно.

Каждый раз при выборе трэка вручную телефон раздражает меня изобилующими иконками сообщений. Почтовый ящик, мессенджеры, фэйсбук — все переполнено, и отнюдь не спамом. Пройдясь по заголовкам сообщений, я понимаю, что все эти гениальные люди писали мне в надежде узнать, действительно ли я самоубийца, а из нескольких чатов меня попросту удалили. Я пока не нашла в себе сил искать в этом мусоре жемчужину здравого смысла и волшебный ключик к прошлому. Это нужно делать в спокойной обстановке, а именно с ней у меня напряженно.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍ — Как это отказалась от комнаты после второго семестра? — спрашиваю у охранника общежития, который не спешит пускать меня внутрь.

— Прости, Тиффани. Я знаю только то, что ты выехала из кампуса, — пожимает плечами мужчина.

Это просто невозможно. Может, меня выгнали недавно, из-за падения?

— Хорошо, допустим, но сейчас я могу получить ее назад?

— Новый семестр — все заполнено, — качает он головой, и я понимаю, что этого просто не может быть.

Следовало бы дойти до вышестоящих, но без допуска врача мне едва ли пойдут навстречу. Мне даже занятия посещать пока не позволено. Впрочем, подозреваю, что даже если бы это было не так, нежелание охраны пускать меня внутрь — только первый звоночек. Никто не хочет жить с девочкой-самоубийцей. То есть заставить принять меня в общежитие, может, и получится, но ведь выживут.

— Постой, мне кое-что твое передали для тебя. Где же…

Он скрывается в подсобном помещении и выходит оттуда с рюкзачком в руках.

— Это что?

— Твой рюкзак, — говорит мужчина, глядя на меня с подозрением.

Угу, я не помню, что выехала из общежития, но свои вещи узнавать обязана.