Чужая истина. Книга вторая

— Ты помогаешь мне искать дрова? — Пёс поднял голову, вильнул задом и продолжил шарить мордой в траве. — А-а… ищешь что-то своё. Интересно, что вы там чуете. Как оно ощущается. Я умею обострять слух и зрение, неплохо бы подумать и о средстве для обоняния. Как-нибудь займусь. Здорово, что вы оба не померли, не потерялись. И что я сам не помер. Всё ещё. И не потерялся… — Он неуверенно почесал затылок, похлопал по спине кобеля и бросил очередную жердину в аккуратную охапку. — Наберём уж на всю ночь. Чтобы не лазить впотьмах. Не знаю, как вы, а мне всегда будто бы полегче, как ухожу. Даже и не важно — откуда. Словно скидываешь старую, завшивленную шубу, тяжёлую и смердящую. Ну или бросаешь нору, где блох больше, чем линялой шерсти. Это что б тебе было понятнее. — Эйден ухватил длинную охапку ореховых стволов, что вывернул прямо с корнями, умело подобрав нужные, старые и сухие, и потащил волоком к телеге. — У меня когда-то был посох. Как раз вот ореховый. Хорошая такая палка, надёжная, сильно помогала в пути. Однажды даже отхерачил ею лося. Или не херачил… уже и не помню. Но Иллур точно рассказывал нечто подобное, а ему сверху было виднее. Видели вы когда-нибудь лося? О-о-о… то зверь жуткий, дурной и злобный. Нападает просто из скверности характера, и убив — жрать не станет. Прямо как люди. Если в добрые времена. А теперь у меня не посох, трость. — Он уложил дрова на место, поднял и покрутил в руках стальной гранёный прут, частично отделанный старой кожей, с натёртой до блеска рукоятью. — Ей я тоже вломил одному. Не такому уж жуткому, совсем небольшому. Лупил, пока парнишка не затих. Но он, сын собаки, успел-таки достать спину саблей. Не мою, правда. — Во взгляде одного из псов ему почудилась печаль, но может тот просто проголодался. — Да, чего это я. Собачьи сыны отродясь не касались сабли. Без обид, дружелюбный волчара. На, пожуй. И ты тоже, лови.

Псы негромко хрустели сухарями, человек разводил огонь, да играл со своей железной палкой. Отсветы пламени плясали в ночи, лёгкий дух дымка далеко разносило ветром. В телеге, над верхним тюком, резко вырос крохотный силуэт. Замер на мгновение, вглядываясь и вслушиваясь неестественно напряжённо, и быстро исчез.

Обострённое восприятие далеко пронзало темноту. Мелкие мышиные глазки нашарили жизнь сразу за холмом, уловили движение меж каменистых гребней. Наблюдатели видели костёр, видели собак и человека с железом, но сами держались против ветра и были тихи, приучены скрываться, выжидать и нападать внезапно. Мышь скакнула вниз, беззвучно летя к холмам, заходя сбоку по широкой дуге, касаясь лапами только надёжных открытых мест, не хрустнув и самой малой травинкой.

До места добралась уже не мышь. Угольно-чёрная тварь чуть меньше медведя, с длинными цепкими лапами, худая, поджарая, неуловимой тенью мелькающая во тьме. Она упала сверху, вгрызаясь в череп, убивая укусом. Не клыки, но длинные резцы, сломили кость без сопротивления и усилий. Тут же метнувшись в сторону — смяла второго, так, что и он не успел лишний раз вздохнуть, обернуться. Впившись в позвоночник, удерживая широкой пастью сложенного почти пополам человека, тварь сгребла в охапку первого, с прокушенным черепом, и в несколько лёгких прыжков достигла следующего холма. Здесь было достаточно далеко и даже меняющийся ветер не мог бы донести звуков и запахов. Нельзя было растревожить огромных глупых собак. Шумные увальни, громкие и ленивые, они слышали немногим больше обычного человека и были неприятны ей. Но и трогать их, почему-то, не стоило. Если не понимание, то ощущение неких сложных материй наполняло Мышь последнее время. Пытаться рассуждать было больно. Она убедилась, что кругом никого, и наконец вгрызлась в искорёженную добычу. Кости, хрящи, одежда, ощущавшаяся в пасти интересно тягучей, даже казённые сапоги и спутанные грязные волосы одного из дезертиров — всё было перемолото и проглочено меньше чем за минуту. Они отошли довольно далеко от Вала и разбойничали тут много месяцев, научились быть чуткими и осторожными, как матёрые волки. Но и у настоящих волков не было бы ни шанса, будь все мыши хоть в половину также крупны. Проглотив последний комок, она застыла, глядя на мелькающую далеко в низине точку костра. Бедная на мимику морда, не предназначенная для выражения эмоций, впервые за много дней совершенно разгладилась. Печать постоянного яростного напряжения, несвойственная для такого простого разума, спала. Еще несколько мгновений Мышь сидела не двигаясь, не думая, будучи сыта и спокойна. Потом снова нахмурилась и, легко касаясь камней, понеслась обратно. Шёпот велел хранить хромого, а ночь, как всегда, была голодна.

* * *

Проходя деревушки, странно обезлюдевшие, притихшие, перебираясь через оросительные каналы, кое-где засорившиеся ветками и листвой, заваленные осыпавшейся землёю, Эйден припоминал, как всё здесь выглядело тогда. Когда они шли в другую сторону.