Чужая корона

А после отпустил. Стоит, молчит, грызет усы, глаза горят, как у варьята. Да он и был тогда уже самый настоящий варьят! Я на него посмотрел, после на его мечника Рыгора, после опять на него…

Ат, думаю, пан я или не пан? Да что я, быдло, что ли? Да и опять же, надо же мне с ними, собаками, что-то делать! Ведь надо же! Ат! Хватаю я свою шапку, бэмц ее оземь, крепкий был бэмц, аж гул пошел, и говорю:

— Не-ет, господарь! Брешешь ты все! Не предавал я тебя! И предавать не собираюсь! А на Цмока — так и на Цмока! Вместе в нору полезем! Айда!

И он:

— Айда! — повернулся к бубначу, командует: — Михась, бей поход!

Михась, это его бубнач, ударил. Второй, от стрельцов, подхватил…

А паны:

— Э! Э! — шумят. — Ваша великость! Ты чего? А в Зыбчицы? А дух перевести?

А я:

— Га! Зыбчицы! Ждали вас тут, ага! Вот Цмок тот и вправду вас ждет! Так вы хвосты поподжимали, га! Собаки драные! Вам только…

— Га! Га! — они орут. — Сам ты собака! Сидишь тут, бе…

И всякое другое прочее! Крик, тлум! Зацепило панов! Разъярило! И меня, как и их! Как тогда до рубки не дошло, я и сейчас не понимаю. Но, Бог спас, не дошло. Повернулись и пошли наискосок через луг прямо в пущу. Бориска под хоругвью впереди, я сразу следом за ним, говорю, куда надо идти, щеки горят, в горле сперло. Да, яр я был тогда! Драпчик меня догнал, мою шапку на меня напялил, зубы оскалил, смеется. Дурень, он всегда есть дурень. На смерть же идем!

Быстро мы шли. Вот уже вошли в пущу, я подумал и сказал, что надо поворачивать, что так оно будет ближе, а то, я сказал, иначе засветло нам не управиться. Мы повернули. Так оно и вправду было ближе, это во-первых, а во-вторых, я не хотел идти прямо, там бы мы вышли на Ярому, а зачем Яроме все это надо? Пусть он сидит себе спокойно, пусть его никто не трогает, не теребит, он хоть и ведьмак, а душевный, он меня из норы вытащил…

О! Тут я вспомнил и спросил, есть ли у них длинная веревка. Репа сказал, что есть, их даже целых две, от самого Глебска несут. Вот тут я и еще спросил: а почему это несут, а не везут. Репа рассказал про конский мор. Потом про пана Шафу, как его убили. Потом про пана Юзафа Задробу, это про то, как он пропал. Вы знали пана Юзафа? Ат, добрый был рубака! А может, еще есть, я не знаю, может, он еще живой. Но все равно Анельку жаль!

А Марыльку не жаль?!

Но тут пан Репа стал рассказывать, как они под Комарищами хлопов месили. Я это слушал — как мед пил.

Потом смотрю — а дело уже к вечеру, и небо уже серое, в тучах, и вообще: будто дождь и не дождь, туман не туман. Ладно, идем себе дальше, я уже вышел вперед, иду первым. По всем приметам вижу, что нам уже немного осталось — версты две, не больше. Идем. До-олго идем! Тихо в пуще, только разве что дрыгва под ногами цмокает, а так совсем тихо, даже комаров не слышно.

Потом вдруг слева и немного сзади вроде как кукушка закуковала! Великий князь остановился, слушает. Вижу, считает. Я говорю:

— Э, ваша великость, не верь. Это никакая не кукушка.

— А кто?

— Кто его знает, как его звать. От Демьяна это, вот кто. Их всех не упомнишь и за один раз не перебьешь!

Он только головой мотнул, ничего мне на это не ответил. А я своей властью приказал прибавить шагу, а то, сказал, как бы нам самим здесь не закуковать! Прибавили, не спорили. Шли-шли, шли-шли, я уже стал подумывать, не Цмоковы ли это шуточки. Вроде той, что он мне с потопом устроил, а тут вот туман…

Нет, вижу, вышли мы на старые вырубки. Точнее, не столько вижу, сколько догадываюсь, потому что тогда был уже такой густой туман и уже почти ночь, что мы шли, как слепые котята, топиться…

Ат, что это я говорю?! Шли боевой колонной, аркебузы несли под курок, бубнач молчал, сами мы тоже никакого лишнего шума не делали. Тихо было на вырубках, темно, воздух душный, гнилой. А еще где-то сзади, теперь уже то справа, то слева Демьянова кукушка куковала, язви ее перья, заразу! Ат, еще думал я, куда это меня несет, зачем мне все это надо, а им зачем, особенно Бориске! Он что, варьят, и вправду хочет всех нас утопить вместе со всем нашим Краем?!

Только я так подумал, как прямо перед собой, шагах ну в пяти, увидел ту самую кривую старую олешину!

— Стоять! — командую. — Пришли! — потом сразу: — Огня сюда!

Они запалили смоляк, подают. Руки дрожат, га, га! А у меня ничего! Беру этот смоляк, поднимаю повыше, начинаю светить…

О, верно, вот она, эта нора! Но я им ничего не говорю, только смоляком на нее показываю. Ночь, туман, смоляк коптит, а там черным-черно, такая черная, вонючая нора шириной почти в сажень, то есть примерно такая же, как и тогда, зимой. Все смотрят на нее, молчат. Вдруг Репа говорит:

— Ф-фу! Какая вонища!

— Это не вонища, — говорю, — а газ метан. Иначе такой дым невидимый. Давай веревки!