Чужая корона

— Обыкновенный, под вас. Вот как до конца докопают, так мы туда пороху заложим, ахнем — и вас подорвем.

— А чего это так?

— А надоели вы нам здесь, вот мы вас и подорвем. А после новый Дом построим, еще краше прежнего.

Вот так я тогда ему ответил, опять к своим оборотился, говорю:

— Давай, хлопцы, живей пошевеливайтесь! Бери побольше, бросай подальше!

Эти стараются. Роют прямо как кроты. Увидел бы это Демьян, и тот бы позавидовал.

А пану Драпчику и всей его собачьей своре тогда было не до зависти. Потому что уже где-то ближе к полудню, моим было еще копать и копать, смотрю — а из окна белый флаг выкинули! Га, это дело! И опять зовут:

— Пан Галигор! Пан Галигор! Давай обговорим условия!

Ат, им еще условия! Они у меня были простые: выметаться отсюда, и все! И ничего с собой не брать, это я им про хмельное, вам же будет лучше, дурни, а не то хлопы вас передавят как мух. А вот харчей мы вам дадим: круп всяких, сала, луку, гороху, моркови. Ох, гад Драпчик зубами скрипел, глазами злобно зыркал! Но ничего не поделаешь, вышли они: он, гад, его такой же гад поручик и еще двадцать семь рядовых. Развернули хоругвь и пошли. Хотели песню петь, но я им это запретил. Драпчик мне на это:

— Ладно, пан Галигор, ладно! Мы для тебя еще споем! Мы еще и спляшем, когда великий господарь будет тебя, собаку, вешать!

— Га, от собаки слышу!

С тем они и ушли. А мы остались. Ров почистили, стены где надо подновили, учредили круглосуточные караулы, а также провели и многие другие работы и мероприятия, необходимые при подготовке к длительной осаде. Да, вот что еще: сперва мои подначальные работали с прохладцей, но зато потом, когда они узнали, как Демьян вырезал Кавалочки, дело сразу пошло на лад. Так что к тому дню, когда под нашими стенами показался сам великий господарь, мы уже чувствовали себя вполне уверенно и никого не боялись.

Пришли они примерно в полдень. Первым, под великой хоругвью, шел сам Бориска, за ним паны пана Левона Репы, я его сразу узнал, а за Репой Драпчик со своими собаками. Близко подходить они не стали, остановились на Лысом бугре, это будет шагах в ста от ворот, там развернулись в боевую шеренгу, взяли аркебузы на курок и ударили в бубны. О, будто на войне! Это значит, я подумал, Драпчик на меня набрехал так набрехал, не поскупился. Ладно, думаю, собака, ладно! Я спустился со стены, подошел к воротам, говорю:

— Открывайте. Схожу, его проведаю.

Одного меня не отпускали, хотели дать мне в провожатые пана Белькевича от панства и Янку Жмыха от поспольства, но я отказался. Я также отказался и от Грома, сказал: Бориска пешком — и я буду пешком. А на самом же деле я просто Грома пожалел. Я, честно вам скажу, думал, что я и до Бориски еще не дойду, а уже буду решетом, а конь при чем? Вот и пошел я один и пешком.

Но не стреляли! Вот подхожу я к ним, поднимаюсь на Лысый бугор. Бориска дал отмашку, бубны стихли, и тогда я, шапки не снимая, спрашиваю:

— С добром ли пришел, господарь?

Он ничего не отвечает, смотрит на меня. И я молчу и тоже на него смотрю. Э, думаю, непростая у тебя была дорога, ваша великость, как же ты высох, зачухался, на тебе же лица нет, одни только глаза горят, и то не приведи Господь, чтобы они так горели! Ты, думаю, еще в своем уме или уже как понимать?

Он вдруг усмехнулся, говорит:

— Рад тебя видеть, пан судья.

Я говорю:

— Пан староста.

— Да, — он поморщился, — пан староста, верно. А я все равно рад! А вот ты мне не рад.

— А почему это?

— А потому, — он отвечает. — Вам здесь, я вижу, без меня добро живется. Вон какой ты сытый, румяный!

— Это еще что, — я ему отвечаю. — А ты бы, ваша великость, видел бы моих подначальных!

Он засмеялся, говорит:

— Вот я и говорю: не рады! Такая у вас тут сытая, вольная жизнь, и тут вдруг я! И говорю: айда на Цмока! Ведь не пойдут же?

— Нет, — отвечаю, — не пойдут. А зачем им идти? У них и так все есть, чего они там у него потеряли? Да и Цмок им никакой шкоды не творит, вот и нет у них на него зла. А вот твои стрельцы нашкодили, мы их за ворота и выкинули. А снова сунутся, мы снова выкинем.

Тут Драпчик сразу:

— Эй!

А я ему:

— Не эйкай! А если, гад, чего!.. — и не договорил, сразу за саблю!

Он тоже! И ко мне!..

А Бориска:

— Стоять!

Мы стоим. Бориска посмотрел на Зыбчицы, покачал головой, говорит:

— Справный город. Стены крепкие. А чего ворота закрыты?!

— А чтобы никто не зашел, — отвечаю. — Ни хлопы, ни Цмок. Ни ты, ваша великость.

— А я почему?!

— А чего там тебе делать? Ты же сюда не к нам пришел, а за Цмоком. Вот на Цмока и иди.

— А ты? Ты, — говорит, — что, пан староста, ты тоже меня предал, наполохался?

И за плечо меня хвать! И ну трясти как грушу, приговаривать:

— Все вы собаки, все, вижу! Все меня предали! Так что теперь, думаешь, я тоже наполохался, тоже предам? Нет, не предам! И в Глебск не поверну! Великий князь не рак, раком не пятится! Понял меня, пан Галигор? Понял, нет?!

Вот так он на меня тогда орал! Так и еще по-другому, я просто всего не запомнил. И тряс меня, тряс, тряс!..