Чужая корона

На втором и третьем этаже надо мной располагался хозяйский гарем. А прямо напротив моего покоя, на втором этаже южной стороны палаца, была опочивальня самого хозяина, незабвенного Скиндер-паши. Почти каждое утро начиналось с того, что Скиндер-паша выходил на балкон своей опочивальни и сверху вниз поглядывал на меня. Иногда он делал мне селям. Я отвечал ему тем же. Так что можно сказать, что поначалу мы с ним неплохо ладили. Оно и неудивительно, думал я тогда, ведь мы с ним с нетерпением ждем одного и того же — моего выкупа.

Письмо с просьбой о выкупе я написал сразу после того, как меня перевели из подвала в эту клетку… А что, разве это было жилище? Нет, самая настоящая клетка для дикого зверя! Но я тогда еще не возмущался. Я был рад уже тому, что после трехсуточного пребывания в душном, затхлом каменном мешке я опять могу видеть ясное небо, дышать чистым воздухом и даже любоваться красивыми, величавыми птицами. Не стану скрывать, с первого раза павлины мне очень понравились. Так что в тот первый свой день я некоторое время с неподдельным удовольствием наблюдал за ними, а после отошел к задней стене, лег на мягкий пушистый ковер и опять стал смотреть на павлинов.

Вскоре пришел Скиндер-паша со своими касыбами. Один из них протянул мне через решетку бумагу, перо и чернильницу…

Да, тут вот что еще нужно вам объяснить. Дверей в моей клетке не было. После того как я в первый (и, как в дальнейшем оказалось, и в последний) раз пролез в нее через загодя приготовленный лаз, тамошний кузнец тут же заделал его двумя толстенными железными прутами. Дело свое он знал хорошо, все мои дальнейшие попытки расшатать это место ни к чему не привели.

Но не будем отвлекаться. Итак, касыб передал мне бумагу и письменные принадлежности, после чего Скиндер-паша на довольно-таки сносном нашем наречии предложил мне написать моему отцу письмо с просьбой о том, чтобы тот как можно скорее прислал за меня выкуп. Сумму выкупа Скиндер-паша определил в двести златоградских дукатов, или, проще говоря, в четыреста пятьдесят наших талеров. Нельзя сказать, что это была маленькая сумма, но я согласился. Кое-как примостившись возле ящика с курительными принадлежностями, я написал требуемое письмо и передал его паше. Паша принял письмо, пожелал мне скорейшего освобождения, и они все удалились.

Еще через некоторое время мне принесли обед.

Как вы уже догадались, еду и питье мне тоже передавали через решетку. Мелкую снедь и кувшины с водой (вина у них не пьют) мне всегда передавали просто, из рук в руки, а для горячих блюд, обычно подаваемых на широких медных тарелках, ими у самой земли (точнее, у каменной кладки) была заранее предусмотрена длинная узкая щель. Ел я, как вы об этом уже тоже догадались, сидя на ковре, подобрав под себя ноги, то есть как всякий уважающий себя златоградец. Ел я, конечно, руками, опять же как все златоградцы. Поначалу это было очень неудобно, а потом я приспособился, хоть, честно скажу, я к этому так до конца и не привык, мне от этого всегда было гадко.

А особенно гадко мне было то, что очень часто стоило мне только приступить к еде, как Скиндер-паша выходил на свой балкон и с наглой ухмылкой наблюдал за мной.

Но и это не все! Если к нему являлись гости, то он и их каким-то образом умудрялся подвести к моей клетке именно тогда, когда я был занят едой. Поначалу я вскакивал и отходил к стене, а то и вообще прятался в небольшом закутке, предназначенном сами знаете для каких нужд. Но со временем, смирившись с этой пыткой, я уже не вскакивал, а с самым невозмутимым видом продолжал свою трапезу и только искоса поглядывал на глазевших на меня златоградцев. Скиндер-паша при этом еще обязательно что-то им говорил, наверное, объяснял, кто я такой и какой за меня обещан выкуп. Это было особенно гадко.

Однако, слава Создателю, гости у Скиндер-паши бывали нечасто. Женщин из его гарема я вообще долгое время, может быть, весь первый год, ни разу не видел, а только слышал, как они поют или ругаются между собой. Были ли у этих женщин дети, я до сих пор точно не знаю. Так что довольно продолжительное время я общался только с одними касыбами, которые кормили и сторожили меня. Изъяснялись мы тогда исключительно жестами.

А еще я ненавидел павлинов. Повторю еще раз: это очень гадкие, злобные птицы. Но самое гадкое, что в них есть, так это их мерзкий крик. Они кричат редко, но очень громко и пронзительно, кричат и днем и ночью.

Стоит только закрыть глаза и задуматься, стоит только уловить нужное воспоминание, живо представить его… Как тут же раздается крик павлина — и все сразу рушится. Ух, как я их тогда ненавидел!