Чужая кожа

— Сестра Варвара, позаботьтесь о нашем госте, — увязавшейся на проводника, — покажите ему место, где он может заправить свой снегоход и куда лучше поставить его на ночь. Отведите в гостевой дом, разместите в комнате и принесите ему ужин. Ужин у нас скромный, так как мы не едим мяса. Наш гость будет отдыхать до утра. А вы увидитесь с ним на рассвете, когда будете покидать монастырь.

Проводник ушел со старухой. Мы остались втроем.

— Это странноприимный дом, или дом инвалидов. Здесь, в нашем монастыре, постоянно живут калеки, инвалиды, старики и больные люди, которых близкие вышвырнули из своей жизни и оставили умирать в тайге. Иногда родственники привозят нам таких людей — полностью разбитых болезнью и потерявших подвижность, потому что не могут о них заботиться. В этом случае родственники платят за содержание такого человека деньги. Здесь живет, точнее доживает последние дни человек, за содержание которого платил Комаровский. Как я поняла из вашего рассказа, Комаровский умер и больше не будет нам платить. Но этот человек все равно будет жить здесь из милосердия. Другого дома у него нет.

Затаив дыхание, мы переступили порог узкой двери, прошли коридор и оказались в большой, ярко освещенной электричеством комнате с убогой, почти спартанской обстановкой, в которой были инвалиды в инвалидных колясках — человек десять. Суровая монахиня неопределенного возраста сидела на стуле возле окна и читала вслух Библию. С самого же первого взгляда было ясно, что все инвалиды в этой комнате в очень тяжелом состоянии, без памяти и разума. Никто из них даже не повернулся к нам.

А дальше… Дальше произошло невообразимое. Издав какой-то животный утробный вопль, Макс вдруг бросился к одному из инвалидных кресел. В нем сидела хрупкая женщина с отсутствующим выражением лица, показавшаяся мне глубокой старухой. На темном пледе, укутывающем ее плечи, лежали ее блеклые белокурые волосы.

Упав на колени перед этим креслом, Макс зарыдал так, как никогда не плачут мужчины. Он рыдал, сдавливая ладонями щеки, по которым текли слезы. И от этого зрелища вдруг стало невыносимо страшно. Так страшно, как может быть от очень большого горя. Рыдая, Макс все повторял и повторял имя, но женщина-инвалид никак не реагировала на него. Ее изломанные губы перекосила ухмылка, а из углов безвольного рта на плед капала слюна. Это было обличие живого трупа, реальное обличие того, что намного страшнее, чем смерть.

— Илона… — голос мой дрожал, — это его Илона. Он ее искал. Он любил ее всю жизнь.

— Какая трагедия… — на лице настоятельницы отразились печаль и боль. — Она не видит его слез. Половина ее тела парализована. Позвоночник травмирован травмирован, она никогда больше не будет двигаться. Сознание, способное понимать и реагировать, отсутствует полностью. Можно сказать, она выжила из ума. Она уже никогда не будет прежней. Мне жаль вашего друга, но еще больше жаль вас.

— Почему меня?

— Потому что вы пришли из того мира, где она стала такой.

Я ничего не сказала. Мне нечего было сказать.

— Пойдемте со мной. Нам есть о чем поговорить.

— А Макс?

— Как вам кажется, он хочет сейчас с ней расстаться?

— Нет.

— Я хотела бы поговорить с вами наедине. Пойдемте. Я расскажу вам ее историю, сколько мне удалось узнать.

Мы долго шли через монастырский двор, где уже вовсю свирепствовала метель, и где не было даже признаков электрического освещения. Я вспомнила прежде прочитанное, что в монастырях очень рано ложатся спать и встают уже в четыре утра. Меня поражало, с какой легкостью настоятельница ориентировалась в этой темноте. Но, поразмыслив, пришла к выводу, что ориентироваться легко, прожив здесь не один десяток лет.

Наконец-то мы подошли к двухэтажному кирпичному дому. Настоятельница отперла дверь своим ключом, оказавшись в просторном холле, мы свернули в коридор на первом этаже, в конце которого была большая современная комната, обставленная новой офисной мебелью и оргтехникой, служившая, видимо, кабинетом. Под потолком вспыхнуло точечное освещение. Настоятельница улыбнулась, видя мое недоумение.

— Мы не такие уж отшельницы и дикари. У нас есть самые современные средства связи, и мы поддерживаем контакт с разными странами мира. Наше место в лесу было выбрано как сознательное уединение, но это совершенно не значит, что мы полностью отделены от современной жизни.

Указала мне на уютный мягкий кожаный уголок в углу этого роскошного кабинета:

— Устраивайтесь поудобнее на диване или в кресле. Нам предстоит долгий разговор, возможно, на всю ночь, так что нет никакого смысла выделять вам отдельную комнату, ведь спать вам не придется.

— А Макс?

— О вашем друге позаботятся.

Я села в кресло, настоятельница устроилась на диване. Потушив верхний свет, она включила мягкую лампу. По стенам комнаты сразу поплыли загадочные рваные тени, и мне стало казаться, что я сижу в гостиной уютного загородного дома, спрятанного в глубоком лесу. Кроме всего прочего, настоятельница приготовила чай (в кабинете была и микроволновка, и электрочайник), подала к столу орехи и мед.