Чужая осень (сборник)

— Нет, тебя взбесило другое. Почему ты, умный мужик, должен бегать в шестерках и стукачах у кого угодно. И ты решил стать свободным, по крайней мере от меня и Колотовкина. Ведь менты, по твоему разумению, должны были резко заняться победившей в нашем столкновении стороной, и кто бы им помог в этом деле лучше тебя? Выиграем мы и возникает вопрос о контрабанде произведений искусства. Проиграем — и ты участвуешь в разгроме наркобизнеса. Это еще одна причина, по которой ты выдал Вершигору, он бы молчать не стал, оставшись живым, в отличие от меня или Колотовкина. И пошли бы мы все на тот свет, а Глебову что, все у него остается: доброе имя, хорошая семья, да и денег ты у меня заработал столько, что внукам хватит. Колотовкин на тебе, наверняка, тоже не экономил. Знаешь, Глебов, ты поганка вонючая не потому, что обстоятельства тебя зажимали, а еще из-за того, что ты жил ради стука. Ты же не можешь не стучать, это твоя натура. Это смешно, но однажды ты настучал сам на себя.

— Хватит, что дальше?

— Не спеши, на тот свет успеешь. Зачем ты, успокаивая меня тогда вечером, ляпнул, что советовался с Леонардом? Я же говорил, что маленькая оплошность ведет к большим неприятностям.

Вот тогда-то дед тебя и раскусил, мы же не знали, что ты работаешь на Вершигору, хотя ты прикрылся сведениями, будто бы добытыми в случайном разговоре. А от ментовского стукача всего ожидать можно. Вспомни, как ты советовал в свое время убрать одного из экспедиторов, тебе не нужно было, чтобы менты заинтересовались «Солнышком» раньше времени. Иначе почему тебя так встревожило появление твоего коллеги по стуку, хотя, помнится, тогда я тебя успокоить хотел. И до того я свыкся с тем, что Глебов — отличный парень и все всегда хорошо обдумывает, что настоял-таки на твоем предложении. Как все-таки ты любишь подгаживать. Сенсей твой не просто картину хотел у Студента забрать, он почему-то и пожар там устраивал. И меня ты хотел побольнее укусить: если бы мы выиграли бой с Колотовкиным, а потом ушли от ментов, картотеке все равно конец. И Студенту тоже, не говоря уже о полотнах и прочей ерунде в сравнении с его жизнью. Сколько же человек ты убил, Глебов, ради чего?

— Предположим, ты сейчас начинаешь говорить то, чего и в природе не было.

— Тебе страшно, Глебов, очень страшно. Помнишь, как ты издевался надо мной. Говорить со мной тебе было страшно, потому что я все знаю. А я, наивный, принимал твои слова за дружескую шутку. Пусть теперь тебе будет страшно. Ты убил Фотографа, Веньку и трех его парней, ты убил Чена и хотел отправить на тот свет Студента и Дубова, ты убил Колотовкина…

— Что?

— А ты что думал? Радуйся, мечты твои сбылись. Все они на том свете. Но Вершигора жив и очень хочет с тобой пообщаться.

Вот теперь ему по-настоящему страшно. И если бы не Рябов, я давным-давно всадил бы с огромным удовольствием в эту тварь не только все девять зарядов пистолета, но и запасную обойму. Однако Сережа, как всегда, знает, что делает. И так долго говорил я с этой сволочью только потому, чтобы предложенный выход он принял как единственное спасение.

— Вершигора, наверняка, наградит тебя от всей души — аж представить больно. Сидеть, не дергаться! Забыл, что я могу с тремя такими, как ты, справиться голыми руками? Но главная твоя глупость — встреча с кассиром. Этот труп был твоей связью с Колотовкиным. Что, испугался инструктировать его по телефону? Или чувствовал цейтнот? Вышибала и притаскал к тебе Фотографа. Но ты в отличие от кассира парень наблюдательный… Мразь, чего тебе не хватало?

Я смотрел на Глебова и не узнавал его, передо мной сидел осунувшийся старик. Как-то сразу одутловатыми стали щеки, потухли глаза, дрожь бьет по пальцам, веко дергается. Такому до могилы всего два шага осталось. Но двух шагов Глебову слишком жирно, хватит и одного.

— Глебов, ты заслужил, чтобы тебя живьем зарыли. Но дети твои не виноваты и жена тоже. На столе лежит пистолет, в нем один патрон. Не вздумай баловаться, Рябов сейчас дежурит у твоего дома, и я не буду сильно протестовать, если он сделает с твоей семьей то, что хотел пристроить тебе. Не подходи к столу, пока я не выйду из комнаты. И учти, если через полчаса я не встречусь с Сережей…

За дверью было тихо. Скорее бы все это кончилось, мне надоело играть в войну, это не мой профиль. Пусть скорпион подохнет от собственного жала. В переднюю, где постоянно играла радиоточка, едва донесся хлопок «Макарова». Приоткрываю дверь и, убедившись, что Глебов навсегда освободил от себя эту землю, не спеша покидаю квартиру, тихо захлопнув дверь кончиками пальцев в светлой лайковой перчатке.

Пройдя всего один квартал, я был вынужден перейти на противоположную сторону улицы. Рябову не следует нарушать правила дорожного движения даже ночью, он ведь такой педантичный, а тут сплошная полоса на дороге.

Сережа посмотрел на меня и спросил:

— Слушай, а если бы он?… Ну, словом, его жена, дети…

— Не знаю, Сережа, — предельно откровенно говорю я. — Впрочем, он избавил нас от рассуждений на эту тему.