Чужая победа

Честно говоря, я не знал, что ответить Настасье. Я думал, что смогу ей написать и о том, и об этом… но сейчас как отрезало. Наверное, это было нехорошо с моей стороны. Несколько строк меня не обременят. Взять и написать – сегодня же, перед сном. Всего-навсего – жив-здоров, если позволит межзвездный ктулху, увидимся на Хуракане.

А вот письмо Камиллы было наполнено тревогой. Милка не говорила напрямую о том, что ее беспокоит, как и о том, что происходит в эти минуты на Хуракане, но я читал ее эмоции между строк.

«Женя, привет!

Музыка – «не выбрана». Настроение – «не указано».

О делах не спрашивай, все ок. Начался сезон дождей, ну, ты знаешь, как это не улыбает. Работы много, челноки прилетают каждый день. Моего Аджекилямчика неделями не бывает дома; но я даже не успеваю соскучиться. Такая вот песня. Сыро и грязно, не возвращайся, мил-друг, на Хуракан до лета (нашего лета), мой тебе сестринский совет.

К.»

Я же домысливал и делал выводы. Челноки доставляют раненых, поэтому в госпитале, где служит Камилла, много работы. Это во-первых. Во-вторых, в космических сражениях раненых почти не бывает; значит, бои теперь идут на поверхности планет и лун. Пожар войны перешел в следующую фазу; это внутри металлической скорлупки в окружении миллиардов километров пустоты тебя посещает ощущение, что вокруг – бесконечная тишина и покой и что ты одинок во Вселенной; на самом деле человеческий космос охвачен пламенем. Вот-вот и в его пространстве появятся еще несколько выжженных шариков, вроде четвертой Регула А.

И еще полковник Аджекилямов в разъездах. Значит, инспектирует объекты противокосмической обороны. Его люди не смыкают глаз, ожидая нападения «мумий».

Не возвращайся, мил-друг, на Хуракан до лета… Будто я что-то решаю! Скажут – Хуракан, полечу на Хуракан. Скажут – Могила, полечу на Могилу.

– Дружище, они обе тебя не любят! – поставил диагноз Бэнксфорд и швырнул «читалку» на кровать. – Оставаться тебе до старости унылым онанистом с таким никудышным женским набором.

Перед глазами вдруг появилась страшная картина: капитан Шеремет выгибается, точно в агонии, широко распахивает рот и выдыхает в вакуум облако пара. А я чувствую, как под моими пальцами опадает ее скафандр…

Я мотнул головой, нахлобучил фуражку, поглядел на гравитронщика в зеркало.

– Пошли уже! Разлегся, как скотина…

– Расселся! – тот тоже набросил фуражку на сизую лысину, проверил, по Уставу ли расположились козырек и кокарда.

– Особого приглашения не будет, – я шагнул к дверям. – Если придем раньше времени, то потолчемся в коридоре.

– Прекрасная перспектива…

На «Мемфисе» каждому из членов экипажа корабля дальней разведки выделили по отдельной каюте, что подчеркивало особый статус и трепетное отношение командования к нашим скромным персонам. Мы покинули жилой сектор, и скрипка из кубрика пропиликала нам вслед что-то в стиле кантри.

В полутемном коридоре двое «годков» по очереди били кулаками в грудь нерасторопного салагу, который, скорее всего, за отведенный срок не успел выучить расположение отсеков и постов огромного космического авианосца. Увидев нас, все трое вытянулись по стойке «смирно». Для меня они были словно на одно лицо: юны, розовощеки, гладко выбриты… выражение их глаз сбивало с толку, мальчишки словно не до конца понимали, куда и зачем забросила их судьба. Им еще не довелось видеть, как превращаются в маленькие солнца космические корабли, им не приходилось сутками стоять у операционного стола, извлекая вплавленных в собственные скафандры космопехов. Инопланетяне, мать их!

Инопланетяне среди нас!

Мы прошли дальше. Мимо спортивного зала, мимо двух учебных аудиторий. Под нашими ногами вибрировала палуба: уровнем ниже работали мощные гравитронные генераторы.

В дверях зала совещаний стоял коммандер Ирвин. Мы отдали друг другу честь, и я спросил:

– Как наш капитан?

Ирвин вздохнул.

– Молодая, здоровая, – все будет хорошо… Капитан Гвини распорядился отправить ее в госпиталь на Хуракан.

– Все настолько плохо? – Я словно со стороны услышал свой голос: сухой, бесцветный. А еще никого из наших (черт! для меня «нашими» уже стали Сан Саныч, Бэнксфорд, О’Браен и Такуми) не пустили к Надежде в медблок.

– Нет-нет, – развел руками Ирвин. – Слизистая, конечно, обожжена, но легкие не пострадали, глаза и уши – тоже. Так что, можно сказать, легко отделалась. Другим доставалось куда круче в этой ситуации. Подлечится, отдохнет и снова встанет в строй. Но лечиться и отдыхать надо в нормальном госпитале, а не в нашей коробке.

– Понятно, – протянул Бэнксфорд. – Вы правы.

– Чего в дверях застряли? – послышался голос Иванова; мы оглянулись: вице-адмирал трусил по коридору, набычившись и прижав локтем к боку пластиковую папку с бумагами. – О Надежде, небось, треплетесь? От пустой болтовни легче ей не станет. Проходите, рассаживайтесь уже…

Человек, который отправил нас под пушки собственных кораблей в Солнечной системе, пропихнулся мимо меня. Это из-за него Надежда сейчас на обезболивающих и с трубками в горле! Дать бы ему коленом в пузо, а потом – ребром ладони по усыпанному родинками затылку…