Чужая правда

Таня, восемнадцатилетняя девушка, скорее обыкновенная, чем красавица, если иметь в виду лицо, и весьма привлекательная, если иметь в виду всё остальное, заканчивала мыть полы в своей хате. Её мать (та самая дородная тётка, что бегала к соседке сообщать о визите Николая Степановича) занималась приготовлением ужина на кухне и время от времени подходила к окну, устремляя любопытствующий взор на противоположную сторону, где через два двора наискосок располагалась хата, куда уже больше часа назад вошёл, да так до сих пор и не вышел, старик.

– Мам, ну я всё, вымыла!– с нетерпением прокричала, дабы быть услышанной на кухне, Таня. В спортивных брюках и старой кофте она стояла перед зеркалом и поворачивалась к нему то боком, то задом, то вполоборота, рассматривала себя. Старое, ещё девчоночье облачение было заметно мало, зато очень явственно обрисовывало уже весьма развившиеся женские формы. Пока дочь оглядывала себя, мать продолжала сновать от плиты к окну, чтобы не пропустить момента выхода старика от беженцев и по его настроению предположить, чем там закончилось.

– Мебель протёрла?– машинально спросила в ответ мать, выглядывая в окно.

– Протёрла, протёрла… поросёнку корм задала, курей покормила,– Таня предупреждала возможные последующие вопросы.– Ну что, пойду я?

Мать что-то ещё хотела спросить, но тут нечто булькающее перелилось через край кастрюли, зашипело, паром устремившись к белёному известью потолку. Она от окна кинулась к плите, убавила огонь и посмотрела на газовый баллон – не попала ли на него убежавшая жидкость. Дочь уже стояла в дверях кухни и, едва сдерживая нетерпение капризно-мученически морщила лоб и кривила пухлые губы… Наконец мать повернулась и, снисходительно улыбаясь – всё я про тебя знаю – проговорила:

– Ладно, беги… поди ждёт уже.

– Да ну тебя, мам,– Тане было обидно, что их отношения с Анатолием давно не являются ни для кого тайной и потому лишены определённой доли романтики.

Как Таня не спешила, но ей потребовалось ещё не менее десяти минут, чтобы переодеться, подкрасится, привести в порядок руки, точнее ногти (после мойки полов, они оказались в неважном состоянии), провести контрольный осмотр у того же зеркала. Наконец, она через боковую калитку выбежала в огород, пересекла его и в условленном месте, оглядевшись, негромко позвала:

– Толь, ты здесь?

– Здесь я,– так же негромко отозвался парень, маскирующийся в высокой траве за плетнём.

– Заходи,– Таня осторожно приоткрыла, стараясь не скрипеть, заднюю калитку…– Ну, ты что?… Пусти… погоди… пойдём на наше место,– она энергично сопротивлялась рукам Анатолия.

– Это тебе за то, что опоздала,– Анатолий преодолел сопротивление, захватил шею девушки… нашёл её губы…

– Ты что? Совсем уже… удушишь ведь!… Смотри в помаде весь, я ж накрасилась, причесалась… С ума сошёл, медведь!– вырвавшись, почти искренне, но достаточно тихо возмущалась Таня. Оправив волосы и одёрнув бело-синий в мелкий горошек сарафан, открывавший руки, плечи и часть спины, она больно ударила Анатолия по руке и тут же, вынув из кармашка носовой платок принялась удалять с его лица следы помады.– Стой смирно… Пойдём и не наглеть.

По тропке меж грядок они пошли, Таня впереди, Анатолий следом, неотрывно уперев взгляд в налитые, туго обтянутые гороховым ситцем бёдра девушки. Возникло желание протянуть руку… Но Таня, бросив через плечо подозрительный взгляд, предупредила попытку:

– Не наглеть, я сказала!

Вблизи раскидистой, побелённой до середины ствола яблони, усыпанной красноватыми плодами, стояла переносная скамейка. Они присели.

– Знаешь, как больно сделал?– Таня, состроив плаксивую гримасу, потёрла шею.

– За дело… Думал, что я опоздаю, пришёл и почти полчаса тут тебя ждал,– и не собирался раскаиваться в содеянном Анатолий.

– Так ты спроси сначала, почему, а уж потом хватай… прямо зверь какой-то.

– А я лучше и сначала, и потом, и сейчас,– Анатолий вновь крепко ухватил девушку за загорелую руку выше локтя, обнял, повалил себе на колени и, изображая не то хищника, не то вампира поочерёдно впился сначала в её губы, потом в шею… плечи…

Таня на этот раз проявляла относительную пассивность, не противилась, и "отвечала", когда "по кругу" доходила очередь до, уже почти лишённых помады, губ. Танино смирение подвигло Анатолия на следующий шаг: в очередной раз наткнувшись на узкие сарафанные бретельки, он решил устранить эту помеху, а заодно приспустить пониже лишённый опоры сарафан. Но тут девушка воспротивилась, разгадав недвусмысленные намерения:

– Всё-всё… успокойся Толенька,– Таня придерживала одной рукой бретельку, второй отбивала попытки проникнуть под сарафан снизу… В то же время она делала попытки встать.

Анатолий отпустил было её, и тут же попытался, приподняв, посадить себе на колени. Но такое было возможно только при содействии со стороны девушки. Она же опять не "пошла навстречу" и у него ничего не получилось.

– Ну, ты что, Тань?– настала пора выразить неудовольствие и Анатолию.

– Что не можешь, не можешь…– смешливо поддразнила Таня.