Чужая шкура

Сверху мне трудно наметить хоть какие-то ориентиры в переплетении улочек и набережных, чтобы отыскать Хрунерей. Посреди широкой площади (видимо, Рыночной) возвышается сторожевая башня с четырьмя циферблатами; они слегка накренились — тают, наверное. Одна из угловых башенок сползает на минутную стрелку, оседая под лучами лампы в витрине.

Передо мной был город из шоколада. Храмы — из черного, дома — из молочного, на каналы пошел белый, на мостовые — пралине, крыши из миндальной пасты, оконные стекла из ячменного сахара, сады — марципан и сахар-сырец, к леденцовым стволам ив приклеены карамельные ветки. Кондитер, который заново отстроил Брюгге, сейчас заложил руки за спину и ждал моей реакции со скромной улыбкой человека, привыкшего к похвалам. Столь доброжелательное выражение появилось у него лишь после того, как магазин покинула юная парочка: «А это есть можно?» — спросили они.

Я ткнул пальцем в северо-восточную часть:

— Гостиница «Эт Схилд»… Из чего она сделана?

— На девяносто процентов из какао, специально для нее покупал. Бобы бразильские. Для работы лучше не придумать: только слепишь, застывает в момент. Весь город я не стал из него делать: и дорого, и цвет уж слишком темный. А «Эт Схилд», он такой и есть, особенно с фасада, ведь нужно, чтоб покупатель его сразу признал…

Мой взгляд устремился поверх дозорной башни, сквозь витрину магазина, в настоящий город. На той стороне канала темнела обугленная громада гостиницы, нацелив почерневшие балки в белесые небеса.

* * *

Не меньше часа я колесил по Брюгге: дорожные знаки, нарочно не пропускающие автомобили в центр, без конца выводили меня окольными путями все к той же вокзальной площади, где красочные панно указывают путь до паркингов и пунктов проката велосипедов. Я раздобыл карту города и пошел пешком по длинным узким улицам, петляющим в направлении набережной Хрунерей. Как раз в том месте канал поворачивает, повинуясь прихотям рельефа. Воюя с ветром, уворачиваясь от велосипедистов, которые подтанцовывали на скользкой мостовой и, едва не задев меня, кричали «Pas op! Pas op!» [41], а толкнув посильнее — «Neem!» [42], я случайно забрел в лабиринт переулков и разноцветных домиков. Наконец крутой мост вывел меня прямиком к гостинице «Эт Схилд». На ее фасаде из камня и обугленного дерева сохранилась средневековая вывеска в форме щита. К обломкам дверей прибита доска с двуязычной надписью, размытой дождями и поросшей мхом. Надпись гласит, что разрешение на снос было выдано три года тому назад.

Несколько минут я в полном изумлении стоял у парапета набережной, не веря своим глазам, строя различные предположения и возвращаясь к ним по нескольку раз. Перебирал в уме разные версии и неизменно заходил в тупик. Пытался расспросить прохожих и по-французски, и по-английски, но ни один из них не смог ничего сообщить мне ни о дате пожара, ни о судьбе владельцев. Кто же она, Карин? Призрак во плоти, ожившее воспоминание, бомжиха, что ночует на этом пепелище под открытым небом — или просто соседка, которая воспользовалась свободным почтовым адресом? Последний вариант так перекликается с моей ситуацией, что я прямо задрожал от возбуждения. Но отрезвление наступило быстро. Заглянув в шоколадную лавку на другой стороне канала, я спросил владельца, кому принадлежала бывшая гостиница. Он сначала помялся, глядя на меня недоверчиво, а потом выдал историческую справку. По желанию Карен Вееренс, незаконной дочери графа ван Брюгге, в 1739 году на Хрунерей было построено самое красивое здание квартала, и оно принадлежало фламандцам до тех пор, пока последняя Вееренс не вышла замуж за выходца из Валлонии, оскорбив этим святотатством память предков и вызвав гнев Божий, что, по мнению многих, и послужило причиной пожара в 1994 году. А валлона того звали Денель, точно. Да, и дочка у них была. «Кааррен», — поправил он мое произношение. С дрожью в голосе я спросил, все ли они погибли при пожаре, хозяин насупился:

— А как же!

И отвернулся, чтобы обслужить женщину, которая вошла одновременно со мной, не уточняя, то ли он таким ответом хотел выразить свое осуждение поступка Карен Вееренс, то ли подтверждал, что спастись было вообще невозможно, то ли скорбел по погибшим. В надежде выудить еще какую-нибудь информацию я купил у него целый килограмм шоколада и огромный, как пирог с сюрпризом, песочный торт «спекуляус», но больше не услышал ни слова о той, кого он, скорбно понижая голос, называл «дочерью валлона».

* * *