Чужая шкура

Повернувшись к ней, я доверчиво и спокойно улыбаюсь и жду, когда она меня заметит. Нахмурив брови, встав на цыпочки, она вглядывается во все эти лица, которые для нее ничего не значат, скользит взглядом и по тому месту, где сижу я. Видно, считает меня одним из топ-менеджеров. Я могу подождать, но стоит ли? Ее возраст, поведение, неуклюжесть внушают мне уверенность. Беспокоит лишь сумка. Пожалуй, для первой встречи это чересчур. Не думает ли она сразу поселиться у меня? Я чувствую, как улыбка сползает с моего лица. Неужели все наше сходство и взаимопонимание оказались лишь поводом собрать дорожную сумку, и в моем романе, и в наших письмах она почерпнула силы, чтобы уехать из Брюгге, вырваться на волю, покончить с шантажом и опекой престарелых родителей, которые помешали ей продолжать учебу в надежде когда-нибудь передать ей отель, где вот уже двадцать лет она работает горничной. Я просто-напросто придал ей храбрости покончить с той жизнью, которую ей навязали. Но разве я не поступил точно так же, затеяв аферу с усами, холостяцкой конурой и фальшивым именем?

Она уже в отчаянии бросается к лестнице, сбегает по ступеням, тотчас поднимается обратно, расспрашивает гарсона, тот качает головой. Женщина снова с тревогой смотрит по сторонам, щурит глаза, вот откуда эти улыбчиво-печальные морщинки, эти гусиные лапки, которые я уже готов любить прямо сейчас, и не только потому, что у меня такие же. Я так рад, что смог пробудить столько эмоций, надежд и волнений самым обычным текстом — я, который, казалось, окаменел в своем эгоистичном страдании.

Расстояние между нами сократилось на три четверти. Она приближается, морща лоб, ее конский хвост лежит на правом плече, а через левое перекинут ремень. Высматривает кого-то за колонной. Дожидаясь, когда она подойдет ко мне на метр, стараясь, чтобы на моем лице не осталось и следа от того удивления, которое вызвал у меня ее возраст, я опускаю глаза и собираюсь подвинуть ей стул напротив, но вдруг застываю на месте. Чтобы отделаться от попыток своего визави завязать разговор, кудрявая с наушниками повернулась к нему вполоборота, открыла книгу, — и эта книга моя. Мгновение я пребываю в подвешенном состоянии, вцепившись пальцами в край стола, и тут меня задевает красная сумка.

— Матильда, ну ты куда подевалась? Я тебе с улицы гудел, гудел, три раза по кругу объехал!

Женщина с сумкой оборачивается на мужской голос. Теперь уже она раздраженно выкрикивает имя, бросается к выходу, спотыкается, хватается за спинку стула, на котором сидит девушка в наушниках, та заваливается с криком «чертова мать!» и пытается удержать равновесие, цепляется за руку толстяка, который вскочил с банкетки, но поздно: стул падает, а та, что с сумкой, удерживается на ногах и бежит за мужчиной на улицу.

Стоя на четвереньках над разбитым плеером, Карин Денель достает из него кассету, трясет ее над ухом и прячет в карман. В вырезе тельняшки видна великолепная грудь, распирающая черный лифчик.

Я смотрю на свой чек, кладу на блюдце сто франков и ухожу, не оглядываясь. Она меня не узнала. Мне не хотелось верить, что это она. Самая молоденькая, самая простая, самая сексапильная, короче, «самое оно», как я бы выразился в ее годы. И зачем оно мне? Если студентка «плейбойного» типа писала мне письма между двумя рэпами и тремя хот-догами, то это чудо, в котором нет места моему жалкому самозванству, а если всякий раз, когда она клеит писателя, письма за нее сочиняет подружка-эрудитка, не вижу смысла играть с ней в двойной обман.

Напротив, в витрине дома мод, переливается зеленая, синяя, серебристая и полосатая весна, парочки веселых манекенов застыли в вечном пластиковом счастье. Плевать на весну, не хочу весны. Все это полный идиотизм, и мне стыдно за себя, как бывало всякий раз, когда я изменял Доминик. И свобода мне не нужна. Не настолько я стар, чтобы ухлестывать за нимфетками, и не настолько эгоистичен, чтобы пользоваться их наивностью.

Засунув руки в карманы куртки, я с опустошенным сердцем шагаю по улице Дану навстречу такси, которое как раз пересекает бульвар Капуцинок, и сам не знаю, то ли остановить его, то ли броситься под колеса.

За мной по тротуару стучат каблучки. В то самое мгновение, когда я вынимаю из кармана правую руку, чтобы махнуть таксисту, стук прекращается.

— Ришар?

«Мерседес» притормозил, взревев двигателем. Я не оглядываюсь. Мысленно я уже влез в свою прежнюю шкуру, вернулся к обычному имени.

— Простите, я такая дура… Это вы?

Бросаю косой взгляд поверх поднятого воротника куртки, совершенно не зная, что ответить. Она стоит в двух метрах от меня, растерянная и даже напуганная своим порывом. Дрожит в тонкой тельняшке, скрестила руки, пальцы впились в плечи.

— Вы не Ришар Глен?