Чужая весна

Д. Кнут не знает, куда ему идти. Ночами ему снится Россия, к которой днем не найти дороги. «Ни борьбой, ни беспечностью» не спастись ему от пустоты — даже любимой женщине ему нечего дать.

О чем сказать тебе? Осенний город стынет.
О чем просить тебя? Торопится трамвай.
Мир холодеющий синее и пустынней…
О чем просить тебя? Прости, не забывай.
О чем просить? Нет ни на что ответа.
Мой друг, что дать тебе в убожестве моем…
Мой друг единственный, о как печально это:
Нам даже не о чем и помолчать вдвоем.

Его ощущение жизни — ночь, когда все, что «строилось каторжным днем», рушится в «мусор и клочья», «ночь без ответа, без исхода», «когда нам нечем, десятижды нечем ночную душу умиротворить» и холод

…Над пустеющей площадью — неуверенный снег.
Над заброшенным миром смертоносный покой.
Леденеет фонарь… Семенит человек.
Холодно, друг дорогой.

Довид Кнут приходит к заключению, что «наша жизнь бессмысленность и ложь». И эти слова, «безмолвный крик, закупоренный крепко, о гибели моей, моей и вашей», он бросает в мир, как потерпевший кораблекрушение бутылку в океан «со смутной надеждой на спасение». Он не знает сам, откуда могла бы придти к нему помощь, но он чувствует, что молчать не может, что единственная надежда на спасение — слово. Так в творчестве своем, «открытом всем, кто одинок и прост», — находит его душа оплот.

Поэзия Ант. Ладинского пленительна, но трудно передать ее очарование. Хотелось бы сказать его же словами — очарование «темной и сладкой строки, слетевшей как ангел с небес». В «темных и сладких» строках его — подлинная поэзия, неуловимая, непередаваемая — веянье ветра, колеблющего «полотняные стены» его призрачной страны.

В двух его сборниках стихов (Черное и Голубое. Париж, 1931; Северное Сердце. Берлин, 1932) две основные темы. Одна берет свое начало из поэзии Лермонтова, тема лермонтовского ангела «И долго на свете томилась она, желанием чудным полна». Земной путь души, сопоставление земного черного с небесным голубым. Подобно Смоленскому, А. Ладинский утверждает в этом бренном мире душу человеческую, сравнивает ее с блудным сыном, возвращающимся в отчий дом, говорит об ее тоске по небу и о ее любви к земле. Лейтмотивы его поэзии — черное и голубое — земное и небесное — все время чередуются, переплетаются между собой. Только земная жизнь с ее испытаниями, лишениями, страданиями — верит Ладинский — очищает душу для райской жизни. Обращаясь к душе, он говорит:

Ты плакала над миром целым,
Ты научилась ремеслу
Слепить глаза над божьим делом,
Спать золушкою на полу.
О, никогда бы не могла ты
Без этих золушкиных рук
Вдруг сделаться — без всякой платы —
Одной из верных божьих слуг.

И в другом месте:

Только земля, земное,
Черная, дорогая мать,
Научила любить голубое
И за небесное умирать.

Душа человеческая, привязанная горячими чувствами к земле, мечтает о небе. Но черное и голубое чередуются. И если в одном месте Ладинский говорит:

Так, покидая пепелище,
Пустой очаг, бумажные сор,
Мы грезим об ином жилище,
О воздухе небесных гор,

то в другом месте, в предчувствии летейского сна, он возражает самому себе:

О смертный, с позднею любовью
Припомнишь пламя очагов,
Дымок из труб, жилище, кровлю
И розы на столе пиров.

И в противоположность лермонтовской душе, которой «звуков небес заменить не могли скучные песни земли», — в душе, воспеваемой Ладинским, земное берет перевес над небесным.

Но ради небес умирая
На охапке железных пик,
Мы думаем не о рае, —
О земле наш последний крик.

Душа, собирающаяся в последнее отплытие, берет с собой «сухую горсточку земли», и даже ангелы, отлетающие домой, в райские рощи, «руками хватают черный воздух земной»

И блудный сын на пышном пире
Не может позабыть подчас
О том печальном тесном мире,
Где он свиней под дубом пас.

Прекрасны стихи Ладинского о расставании с землей: «Тенета бросил я на счастье» и «В каких слезах ты землю покидала» (Черное и Голубое).