Чужая война

Иштувэга был самым дальним северным городом Сикелии, и мысли его граждан были такими же вольными и свободными, как ветра, гулявшие по его улицам. Возведенный из камня и мрамора на гигантской террасе могучего Исфахана, Иштувэга был городом парадоксов. В нем начинались самые крупные восстания против драганов, он стал родиной многих знаменитых поэтов, воспевавших дух свободы, однако печальная слава его «черных рынков», где торговали людьми, была известна даже в Согдарии.

Кучеяры не гнушались использовать труд рабов, но относились к ним, как к слугам или младшим членам семьи. В Балидете рабство не приветствовалось, рабы стоили дорого, и те дома, которые держали их, предпочитали об этом молчать. Так было по всей Сикелии – кроме Иштувэга. В городе горняков рабы выполняли основную работу по дому, убирали улицы, выгребные ямы, и делали то, чем в Балидете занимались нарзиды. Но главным гнездом, в котором росло и процветало иштувэгское рабство, были золотые и алмазные рудники, на которых стоял город.

Был ли ты бедняком, который продал себя в рабство, чтобы прокормить семью, военнопленным, каргалом или жертвой нападения керхов, не имело значения. В Иштувэга не считались с твоим прошлым. Имело значение только настоящее. А настоящее было суровым и безрадостным.

Арлинг был в Иштувэга всего раз, но его хватило, чтобы понять, что северный город не был похож ни на одно другое поселение Сикелии. Здесь по-другому говорили, иначе думали, не любили торговаться и много жестикулировали. Регарди полагал, что знал кучеярский, как родной, однако не всегда понимал то, что говорили северяне, которые часто проглатывали слова и не договаривали фраз. Иштувэгцы не соблюдали традиций и обычаев, которые почитались в южных городах, и отличались малой религиозностью, предпочитая не тратить время на ритуалы. В Иштувэга было немного храмов, да и те скорее напоминали административные здания, чем культовые сооружения. Холодные сердцем, всегда занятые северяне постоянно торопились, ничем не напоминая кучеяров Юга – романтичных, слегка ленивых и горячих натур.

Отличалась даже погода. Небо над городом было часто затянуто пеленой облаков, от которых, однако, толку было мало. Дождей в Иштувэга выпадало не больше, чем в других городах Сикелии. Другими были запахи и звуки. Если в Балидете пахло цветущими садами и свежей водой из фонтанов, то над Иштувэга поднимались тяжелые зловония подземных газов из рудников, которые не могли заглушить никакие ароматы и благовония. Пахли иначе и сами люди. От них исходил густой шлейф скупого расчета, разумных, взвешенных поступков и личной выгоды. Голос у Иштувэга был громкий и уверенный. Грохот спешащих карет и повозок по каменным мостовым и мрачное гудение подземных рудников и алмазных карьеров, где трудились тысячи рабов, были слышны далеко за пределами города.

Арлингу не нравился Иштувэга, и он собирался покинуть его как можно скорее. Но прежде ему предстояло в него проникнуть.

Вторжение армии Маргаджана и уничтожение южных городов нарушило размеренную жизнь сикелийского континента. Стоя на холме, Арлинг прислушивался к шуму палаточных лагерей беженцев, которые хаотичными узорами расположились у крепостных стен. В город впускали только купеческие караваны, да и тем приходилось простаивать в длинных очередях, ожидая проверки. Беженцами были заполнены все дороги, и их число не уменьшалось. То, что творилось в Самрии и Фардосе, было трудно представить. Голодные, напуганные люди представляли собой не меньшую угрозу, чем керхи, которые, воспользовавшись отсутствием патрулей на трактах, чувствовали себя хозяевами повсюду. За порядком в лагерях беженцев следили отряды военного гарнизона Иштувэга, однако их не хватало. Недалек был тот день, когда людей у стен города станет больше, чем внутри.

Впрочем, главной бедой городских властей были не беженцы и не керхи. «Бледная Спирохета», известная в народе как «Белая Язва», поражала всех, не делая различий между теми, кто родился на Севере и теми, кто пришел с Юга. Странная болезнь терзала Иштувэга не впервые. Она появлялась внезапно, уничтожала едва ли не половину городского населения и также неожиданно исчезала. Как ее лечить, не знали, но научились управлять болезнью, не допуская распространения за пределы города.

Никто не помнил, когда и зачем построили Туманную Башню. Цитадель находилась на приличном расстоянии от города, но ее шпиль был виден в любую погоду. По высоте и неприступности башня могла соперничать с самыми крутыми пиками Исфахана. Возведенная на хребте у подножья горной цепи, цитадель была постоянно окутана дымкой, поднимающейся со дна ущелья. И хотя власти Иштувэга говорили, что Туманная Башня была лишь больницей для лечения жертв «Бледной Спирохеты», цитадель давно стала символом смерти, которым кучеярские матери пугали детей даже в тех городах, где этой болезни никогда не было.