Чужак

Несмотря на то что Шолем удерживал сына от посещения лачуги де Лукасов, Бен при каждой возможности забегал туда. Ему нравилось присматриваться к работе старика, когда тот делал чучела из мертвых тварей, слушать его бесчисленные истории о зверях, птицах и змеях — единственных созданиях, о которых он говорил. У него было полно историй, у этого старого человека с молодыми глазами, и в своем ненасытном желании рассказывать он ухватился за Бена, в котором нашел благодарного слушателя. А тот прислушивался не только к старику, но и к его сыновьям, медлительным юношам с густыми черными космами и шалыми глазами. Их истории об охоте и трэппинге[181], рассказанные высоким слогом на чужеземном английском языке, представляли собой смесь высокой интеллигентности и беспомощной ребячливости, которая захватывала и приковывала внимание. Они разговаривали с Беном не так, как взрослые разговаривают с мальчиком, а как с ровней. Такая тяга к детям в основном встречается у людей неполноценных. Они были рады ему, единственному человеку в округе, который заходил в их дом, и все время улыбались ему умиротворенными улыбками слабоумных. Больше всех в семье де Лукас Бену улыбалась юная Опал, единственная женщина в доме, полном мужчин. Она ничего не говорила, никаких историй не рассказывала, а все время суетилась над черными кастрюлями, стоявшими на черной чугунной плите. Только когда ей требовалось, чтобы кто-нибудь наколол немного дров или выполнил для нее какую-нибудь другую мужскую работу, она на учтивом английском с мягкими французскими нотами просила братьев сделать это для нее. Но даже если никто из братьев по лености не поднимался с места, чтобы помочь ей в ее вечных трудах, она не сердилась. Она только улыбалась как слабоумная. Бен понимал эту детскую улыбку девушки в заношенном платье буквально. Ему казалось, что Опал улыбается лишь ему, что лишь на него смотрят ее мягкие черные глаза, что лишь ради него она так грациозно несет себя по темной комнате. Бен был уверен, что даже очаровательный взмах ее головы, которым она перебрасывала за спину черные косы, мешавшие ей работать, — только для него, для его удовольствия. Время от времени она вдруг тайком бросала взгляд в его сторону и громко смеялась.

— Чего ты смеешься, Опал? — всегда спрашивал Бен.

— Ничего, захотелось посмеяться, — всегда отвечала девушка и больше ничего не говорила.

В ее неожиданном смехе было слабоумие, но вместе с тем и звонкая детская радость, освежавшая затхлую комнату, как холодная вода — разгоряченное усталое тело. Только для того, чтобы услышать этот полубезумный детский смех, Бен после тяжелого трудового дня тащился вверх по склону в развалюху де Лукаса. При слабом свете керосиновой лампы, горевшей в комнате, затененные темные лица членов одинокой семьи выглядели загадочнее, чем днем. Все тайны мироздания были заключены в каждом шве и в каждой складке свободного заношенного платья Опал, в ее длинных черных косах.

В этот раз Бен впервые пришел к де Лукасам в середине дня, в рабочие часы, и к тому же не в гости, а с отцовским поручением: нанять Опал поработать несколько часов. Он стеснялся этого поручения: оно выглядело так, будто хозяин ищет себе работницу. Старый де Лукас выслушал смущенную речь юноши, как обычно, с улыбкой.

— Ступай, Опал, и постарайся для матери Бена, — приказал он дочери.

Так же добродушно приняла это предложение Опал. Потуже заплетя косы, которые мало кто из окрестных девушек носил в ее возрасте, она отправилась с Беном на его ферму. Вечная улыбка ни на мгновение не покидала ее желтоватого лица, пока она выполняла тяжелую работу для Бетти. Бетти удивлялась силе девушки.

— Опал, это не слишком тяжело? — спрашивала она, видя, как девушка ворочает массивную мебель.

— No, madam[182], — отвечала Опал на своем чужеземном учтивом английском.

Каждый раз, когда Опал встречала Бена во дворе, она не могла сдержать смех, который снова и снова нападал на нее.