Чужак в стране чужой

Майк мысленно убрал татуировки и оглядел нового брата по воде в первозданном, так сказать, виде, безо всяких украшений. Татуировки ему очень нравились, они выделяли Пэт среди всех остальных женщин, делали ее индивидуумом. Они придавали ей нечто вроде как марсианское, с ними Пэт не имела этой одинаковости, отличавшей большинство людей. (Отличавшей — от кого? Скорее уж, не отличавшей их друг от друга.) Майк даже подумывал покрыть самого себя татуировками — нужно только грокнуть, что же на них должно быть изображено. Житие его отца, брата по воде Джубала? Об этом стоило подумать. А может быть, и Джилл захочет себе татуировку? Какие картины сделают Джилл еще более прекрасной Джилл?

То, что увидел Майк, глядя на Пэт, лишенную татуировок, понравилось ему несколько меньше; она выглядела как и должна выглядеть женщина. Майк все еще не грокал Дюкову коллекцию; из нее можно было узнать, что бывают женщины самых разнообразных форм, размеров и расцветок и что в акробатике любви тоже возможно некоторое разнообразие — и ровно ничего, кроме этого. Полученное Майком воспитание сделало его идеальным наблюдателем, а заодно лишило его восприимчивости к утонченному наслаждению, испытываемому некоторыми людьми при подглядывании в замочную скважину спальни. И не то чтобы женщины (в том числе, конечно же, и Патриция Пайвонская) его не возбуждали — просто информация, получаемая зрением, способствовала этому возбуждению крайне мало. Основную роль играли здесь обоняние и осязание — следствие смешанной, полумарсианской-получеловеческой природы Майка; марсианский рефлекс, аналогичный нашему половому (и не более утонченный, чем чихание), стимулируется именно этими чувствами, правда только во вполне определенный, весьма непродолжительный период оплодотворения. Марсианская «любовь» не более романтична, чем внутривенное питание.

Зато без татуировок стало еще виднее, что у Патриции есть свое собственное лицо. Лицо, отмеченное красотой прожитой жизни и — как с крайним удивлением понял Майк — еще более свое, чем лицо Джубала; в Майке с новой силой вспыхнула любовь к Пэт (сам он словом «любовь» пока не пользовался, заменяя его более точным марсианским понятием).

И у нее был свой собственный запах и свой собственный голос. Голос Пэт звучал чуть хрипловато, Майку нравилось слушать его — даже тогда, когда смысл слов не грокался. В запахе ее ощущалась горьковатая, мускусная примесь — от работы со змеями. Змеи, как и татуировки, были частью Пэт. Змей Майк тоже любил, он умел общаться даже с ядовитыми — и не только благодаря способности растягивать время, обеспечивавшей ему полную неуязвимость. Змеи с ним сгрокивались, он с удовольствием слушал их невинные, безжалостные мысли, так напоминавшие о Марсе, о доме. Майк был единственным — кроме, конечно же, самой Пэт, — чьи руки любила Пышечка. Огромная удавиха отличалась огромной же флегматичностью, буквально каждый мог делать с ней почти все что угодно, ничего при этом не опасаясь, но любила она только свою хозяйку — и Майка.

Майк вернул татуировки на место.

«И зачем только тетя Пэтти позволила себя разрисовать, — думала Джилл. — Не будь она похожа на ходячий комикс — вид был бы вполне приличный». Джилл любила саму Патрицию, а не то, как та выглядит, — не нужно, кстати, забывать, что эти картины обеспечивают ей пропитание… пока она не постареет настолько, что лохи не захотят больше на них смотреть, кто бы уж их там ни изобразил — хоть Джордж, хоть сам Рембрандт. «Будем надеяться, что у нее хватает ума откладывать себе на старость…» — и тут Джилл с радостью вспомнила, что теперь тетя Пэтти — брат по воде, а значит, надежно обеспечена сказочным состоянием Майка.

— Ну так что? — переспросила миссис Пайвонская. — Что же вы видите? Вот ты, Майк, как ты думаешь, сколько мне лет?

— Я не знаю.

— Угадай.

— Я не могу, Пэт.

— Брось, попробуй.

— Не надо, Пэтти, — вмешалась Джилл, — он же и вправду не может. Не успел еще толком научиться определять возраст, — ты же знаешь, как недолго он здесь, на Земле. К тому же Майк думает в марсианских годах и марсианской системе счисления. Насчет времени и чисел он всегда прибегает к моей помощи.

— Н-ну… а тогда ты, лапа. Только говори по-честному.

Джилл внимательно оглядела Пэтти, отметила и ее стройную, подтянутую фигуру, и предательские морщинки на шее, руках и вокруг глаз, а затем плюнула на честность, обязательную при общении братьев по воде, и скинула пять лет.

— М-м-м, ну, думаю, лет тридцать с небольшим.

Миссис Пайвонская весело расхохоталась:

— Вот видите, милые, что это значит — жить в Истинной Вере. Джилл, лапа, да мне же много за сорок — так много, что я уж и забыла, сколько именно.

— Никогда бы не поверила!