Чужестранка. Книга 2. Битва за любовь

Старше меня на год или два. Мое внимание ей не слишком льстило. Я постоянно таращил на нее глаза за обеденным столом, а она как-то раз посмотрела на меня, задрав нос, и спросила, нет ли у меня насморка. Если это так, мне следует лечь в постель, а если нет, то она будет мне очень признательна, если я закрою рот: ей совсем не интересно во время еды разглядывать мои миндалины.

— Начинаю понимать, почему ты остался девственником, — сказала я и приподняла юбку, чтобы подняться на перелаз. — Но не могли же все девушки быть такими.

— Да нет, — раздумчиво проговорил он, подавая мне руку и помогая спуститься. — Они и не были. Младшая сестра Молли, Табита, оказалась куда приветливей. — Он улыбнулся при этом воспоминании. — Тибби была первой девушкой, которую я поцеловал. Вернее сказать, первой девушкой, которая поцеловала меня. Я по ее просьбе нес два ведра молока из коровника на сыроварню и всю дорогу строил планы, как я прижму ее за дверью, где некуда увернуться, и поцелую. Но руки у меня были заняты, и она должна была открыть дверь, чтобы я прошел. Так что я как раз и оказался в углу за дверью, а Тиб подошла ко мне, взяла за уши и поцеловала. И молоко пролила.

— Памятный первый опыт, — засмеялась я.

— Сомневаюсь, что для нее он был первым, — сказал Джейми. — Она знала об этом гораздо больше, чем я. Но занимались мы поцелуями недолго. Дня через два ее мать накрыла нас в кладовой. Она ничего такого не сделала, только зло на меня поглядела и велела Тибби идти обедать. Но, как видно, рассказала Дугалу.

Если Дугал Макензи был готов сражаться за честь сестры, то даже трудно вообразить, на что он был готов в защиту дочери.

— Дрожу при одной мысли о том, чем это кончилось, — сказала я.

— Я тоже. — Джейми передернулся и бросил на меня косой взгляд в некотором смущении.

— Ты знаешь, что молодые мужчины иногда утром просыпаются с… ну, с… — Он покраснел.

— Да, знаю, — сказала я. — Так же, как и старые мужчины в возрасте двадцати трех лет. Ты думаешь, я не замечаю? Ты предлагал это моему вниманию достаточно часто.

— Мм-ф-м. Наутро после того, как мать Тиб застала нас, я проснулся на рассвете. Она мне снилась — Тиб, конечно, а не ее мамаша, — и я даже не удивился, почувствовав на своем члене руку. Удивительно было другое — рука оказалась не моя.

— Но, разумеется, не Тибби?

— Разумеется. Это была рука ее отца.

— Дугала! Но как же…

— Я широко раскрыл глаза, и он приветствовал меня очень приятной улыбкой. Потом он сел на постель, и мы с ним славно поболтали, дядя с племянником, приемный отец с приемным сыном. Он сказал, как он рад, что я живу у него — ведь собственного сына у него нет и так далее. И что вся семья привязана ко мне и так далее. И как ему ненавистна сама мысль о том, что можно воспользоваться прекрасными, невинными чувствами, которые его дочери питают ко мне, в дурных целях, но он, конечно, рад и счастлив, что может положиться на меня как, на собственного сына. Так он говорил и говорил, а я лежал и слушал, и все время он держал одну руку на своем кинжале, а другую — на моей мошонке. Я отвечал: «да, дядя», «нет, дядя», а когда он ушел, я завернулся в одеяло, уснул и видел во сне свиней. И больше не целовал девушек до тех пор, пока мне не исполнилось шестнадцать и я не приехал в Леох.

Волосы у Джейми были собраны на затылке и перевязаны кожаным ремешком, но короткие, концы, как обычно, окружали голову короной, отливавшей в прозрачном, чистом воздухе красноватым и золотым. За время нашей поездки сюда из Леоха лицо его покрылось бронзовым загаром, и весь он напоминал осенний лист, весело кружащийся по ветру.

— А как это было с тобой, моя прелестная Саксоночка? — спросил он, улыбаясь. — Падали молодые люди к твоим ногам, обуянные страстью, или ты была строгой скромницей?

— Со мной это произошло раньше, чем с тобой, — ответила я. — Мне было восемь.

— Иезавель! Кто же был этот счастливец?

— Сын переводчика. В Египте. Ему было девять.

— В таком случае тебя не в чем винить. Соблазнена мужчиной старшего возраста. К тому же еще проклятым язычником.

Впереди показалась мельница, картинно-красивая: желтая оштукатуренная стена увита темно-красным диким виноградом, выкрашенные сильно пожухлой зеленой краской ставни распахнуты навстречу дневному свету. Вода весело и шумно стекала через шлюз под неподвижное колесо в мельничный пруд. По пруду плавали дикие утки, отдыхая по пути на юг.

— Взгляни, — сказала я, задержавшись на вершине холма и останавливая Джейми. — Как же это красиво, верно?

— Было бы еще красивее, если бы мельничное колесо вертелось, — чисто по-деловому высказался он. Потом посмотрел на меня с улыбкой и добавил: — Ты права, Саксоночка. Это очень красивое место. Я любил плавать здесь — за поворотом река разливается очень широко.

Разлив стал виден сквозь ивы на берегу, когда мы спустились ниже по холму. Заметили мы и мальчишек, совершенно голых, — они вчетвером плескались в воде с громкими криками.

— Б-рр, — я невольно вздрогнула, глядя на них.

Погода для осени выдалась великолепная, но воздух был очень холодный, и я радовалась, что захватила шаль.