Чужестранцы

Сплин, хотя и был тих и скромен, но совершенно уже не различал дня и ночи: днем спал, а ночью пил чай, читал или уходил гулять и будил Ваньку для отпирания и запирания входных дверей.

-- Больше не пойдете уж?

-- Может быть, пойду еще...

-- Эх!.. Ночи-то уж немного осталось...

Недолюбливал Ванька и Зинаиду Петровну: та докучала ему чистотой в номере и чисткой своих платьев.

-- И платье-то того не стоит, сколь щетку извозишь! -- ворчал он, с остервенением вонзая щетину щетки в шерстяную материю.

-- Вот когда каторга-то настоящая пришла! -- жаловался Ванька, бегал от одной двери к другой и, натыкаясь на груды старых номеров "Вестника", привезенного Промотовыми из покинутой редакции и сложенного в коридоре до приискания покупателя-старьевщика, сердился и говорил:

-- Написали пудов двести да и приехали со своим добром... Ни пути, ни дороги!

А эти пудов двести негодной бумаги были почти единственным добром, которое осталось у бывших сотрудников "Вестника" за ликвидацией всех дел по газете. У Промотовых оставалось, впрочем, еще право на издание газеты, которое, как и бумагу, можно было продать...

Силин принимал горячее участие в этих коммерческих операциях. Он много раз путешествовал к Борису Дмитриевичу Сорокину с предложением купить "Вестник". С затаенной злобою, с клокотанием ненависти говорил он с возродившимся фениксом, убеждая того воспользоваться случаем и дешево приобрести вторую газету...

-- Если вам заплатили за нее две тысячи и приняли на себя все долги, сумма которых, как вам известно, доходила до четырех тысяч, то не пожелаете ли теперь вернуть газету, очищенную от всех долгов, за те же две тысячи?

-- Видите ли в чем дело: тогда "Вестник" стоил таких денег, больше стоил, а теперь... теперь, извините за откровенность, он ничего не стоит!..

-- Это почему же? -- нахмурив брови, спросил Силин.

-- Очень просто: тогда "Вестник" был единственной газетой, а теперь... Наш город не в состоянии выдержать две газеты: ему вполне достаточно одной.

-- Вашей, конечно?

-- Это может показать только будущее... Может быть, и вашей... Рублей 300--400 я, пожалуй, за "Вестник" дам и то -- бросовые деньги: если я куплю его, то единственно для того, чтобы прикрыть, а в сущности...

-- Имею честь кланяться, -- отрезал Силин, повернулся и пошел вон.

Граф Монтекристо стоял в дверях и, пока Силин говорил с Сорокиным, кусал бороду и насмешливо-язвительным взором обозревал побежденного врага.

-- Я сто рублей дам! -- сказал он вслед удалявшемуся Силину, но тот не обернулся и вышел с чувством какого-то нравственного оскорбления.

Они решили не сдаваться врагу до последней крайности. А эта крайность быстро и решительно шла им навстречу. Наличные деньги истощались: все они были без работы и все попытки найти ее оставались тщетными: им не было "мест", и никто не обещал даже: "нет-с мест" -- сухо бросали им в разных учреждениях.

-- Быть может, будут?

-- Нет-с и не будут! -- отвечали со злобой и ненавистью, потому что люди "без мест" действительно выводили из терпения людей "с местами"...

И они жили изо дня в день, тоскуя от нечего делать. Газетная работа уже успела обратиться в привычку; на первых порах масса газет, журналов и корреспонденций, словно по инерции, продолжали поступать каждый день, -- и Промотовы с Силиным начинали свой день просмотром и чтением их... Пришло, между прочим, несколько корреспонденций из Шенкурска, от Ерошина. Ерошин обличал шенкурцев в спячке, в бездеятельности, громил местную интеллигенцию в индифферентизме к общественным вопросам и в постскриптуме в редакцию просил о скорейшей высылке гонорара. А послать Ерошину было не из чего, так как все они уже жили впроголодь, закладывая в ломбард зимнее платье, часы, портсигары. Ванька, таскавший в заклад вещи квартирантов, терял к ним всякое уважение и даже высказывал своему приятелю, дворнику Григорию, опасение, как бы не пришлось выселять их через мирового.

Когда нужда ворвалась окончательно в двери, Силин пошел на толкучий рынок и привел оттуда татар-старьевщиков.

-- Отличная бумага! Вот смотрите! -- сказал он, подводя их к "Вестнику".

Татары критиковали "Вестник" по-своему: они щупали его пальцами, взвешивали на руке, смотрели на свет, о чем-то говорили между собою на родном языке, мотали головами.

-- Нэт, дорого прусишь, барын!.. Может, старый брука, барын, есть? Бутилка, сапог, калоши?

-- Ты покупай газету, а потом уж будем говорить о брюках.

-- Ай-яй-яй!.. Куда яво девать? Миста нэт!.. Пять пудов бирем.

Торговались, и часть "Вестника" переходила в руки азиатов, а на вырученные деньги сотрудники обедали. Потом снова Силин приводил татар и снова часть "Вестника" переходила в их руки.

-- Где яво брал? Ай-яй многа!

-- Сам, знаком, писал...

Зинаида Петровна посылала брату письма с требованием отдать ее 500 руб., при чем грозила сперва Богом, а потом прокурорской властью. Долго ее письма оставались без ответа, но вот однажды Гаврила принес пакет с сургучными печатями.