Чужестранцы

Дарья Игнатьевна вышла из номера, а Силин отправился к Евгению Алексеевичу, разбудил его и сообщил о неприятной новости. Потом они вместе пошли к Промотовым и стали совещаться, что делать. Главное -- нет денег, которые прежде всего, конечно, понадобятся. Говорили о том, что помещение в психиатрическую больницу часто решает дело бесповоротно, что сперва надо попытаться остановить начинающуюся болезнь как-нибудь без больничной обстановки. Решили они снять еще один номер и перевезти Софью Ильиничну сюда, а там видно будет, что делать и как поступить.

Силин отправился к Софье Ильиничне.

-- Вот послушайте-ка! -- шепотом сказала Дарья Игнатьевна, когда Силин вошел в квартиру, и показала на дверь. Через дверь, действительно, был слышен голос Софьи Ильиничны, то громкий, то тихий.

-- Отоприте, Софья Ильинична! -- отчетливо произнес Силин, постучав в запертую дверь.

-- Пришли? Ломайте двери, а я не пущу!.. Я вас ждала, я знала, что вы придете!.. -- ответил резкий женский голос, и Силин вздрогнул: было в этом визгливом голосе что-то чужое, новое, непохожее на голос Софьи Ильиничны...

-- Софья Ильинична! Это -- я, Силин!

-- Берите! Ха-ха-ха!.. Я не виновата... Денег у меня нет... Я их послала... А кому, не скажу...

-- Вот вы мужчина, да боитесь, как же мне, одинокой женщине, не бояться? -- тихо произнесла Дарья Игнатьевна.

-- И все время так?

-- Нет... Утихает... Потом замолчит...

-- Не узнала...

-- Никак у ней окошко не заперто... Вы зашли бы с улицы, да в окно посмотрели...

Силин так и сделал. Тихо растворив дверку окна, он приподнял занавеску и взглянул.

Софья Ильинична лежала на постели ничком, растрепанная и истерзанная. Ее черные волосы беспорядочно раскидались по подушке, одна нога была необута. Она крепко впилась кистями рук в подушки и застыла.

Делать было нечего. Не оставалось сомнения, что Дарья Игнатьевна права...

-- Вы куда же, батюшка? -- окрикнула Дарья Игнатьевна, заметив намерение Силина удалиться.

-- Что ж я сделаю?! -- сказал тот, медленно шагая.

-- Надо послать за полицией! -- ответила Дарья Игнатьевна, разводя руками.

-- За доктором сперва надо... Полиция не вылечит...

-- Это уж не мое дело!.. Я квартиру сдаю без докторов... Это уж меня не касается.

-- Погодите, я пойду к своим... Что-нибудь устроим. Привезем доктора...

-- А когда это будет?

-- Скоро.

-- То-то! А то кто ее знает... Мне тоже несладко ночевать с сумасшедшей...

Силин пошел домой. Пока они обсуждали дело, добывали денег и искали доктора, -- Дарья Игнатьевна сбегала к приставу и, когда Силин с доктором подъехали на извозчике к воротам домика, где жила Софья Ильинична, -- они увидали здесь пеструю толпу народа, оживленно говорящую и тихо расползающуюся...

-- Увезли уж! Сейчас увезли! -- сказал им какой-то мещанин, догадавшийся, по какому делу приехали эти два господина.

-- Кровища так и хлещет! -- добавил он.

-- Как?

-- Так! Шею себе перерезала она... Ножом, перочинным ножом... И ножичек-то весь с вершок, а дыру сделала огромадную.

Доктор сказал:

-- Значит -- нечего мне делать...

-- К сожалению, нечего...

Силин приподнял шляпу и пожал доктору руку. Тот, потрясая руку Силина, очень ловко вытащил из нее скомканную рублевую бумажку и тоже приподнял шляпу. Потом он сел на извозчика и, ткнув его пальцем в спину, сказал: "пошел"...

Доктор уехал, а Силин долго стоял у домика, где жила Софья Ильинична, и смотрел на раскрытое окно с колеблющейся от ветра зеленой занавеской.

За ворота вышла Дарья Игнатьевна с деревянной табуреткой в руках. Сперва она огрызнулась на толпившихся мальчишек:

-- Чего рот разинули? Я вот позову полицию!

А потом подставила табурет к воротам и стала отдирать вывеску "Акушерка-фельдшерица"...

-- Опоздали, батюшка! -- сердито сказала она, заметив Силина, и ушла на двор.

-- Да, опоздали! -- повторил Силин, продолжая стоять в раздумье.

-- Что тут такое случилось? -- спросил какой-то господин, останавливаясь около все еще не расходившейся публики.

-- Жидовка зарезалась!

-- Отчего?

-- Деньги, что ли, она какие-то украла, говорят, а когда пристав с городовыми пришли и стали двери ломать, она взяла да и зарезалась!.. Ножичком перочинным... И ножичек-то весь с вершок!

Силин грустно ухмыльнулся и медленно пошел прочь.

ХХVII.

Прошел год.

Зима была снежная, весна дождливая, многоводная... Разлившаяся Волга затопила луговую сторону на целые десятки верст и шумела громадою своих вод, мутных и сердитых, у подножия города. Здесь кипела уже обычная приволжская жизнь: клубились дымом пароходные трубы, скрипели от ветра гигантские рули покачивающихся на волнах баржей, раздавались то и дело свистки, и шумели, выпуская пары, пароходы. По набережной копошились люди; ломовые извозчики везли тюки, мешки и бочки; на легковых -- тряслись приезжающие и отъезжающие, обложенные чемоданами, узлами, картонками и корзиночками... Здесь было шумно, суетливо и весело.

Суетился и Силин, бывший в числе отъезжающих.