Чужестранцы

Пароход уже дал два свистка, а Силин забыл купить на дорогу колбасы, чаю и сахару и летал по скрипучим сходням большими шагами с дорожною сумкою через плечо, желая выгадать две-три лишних минуты, чтобы перекинуться прощальным словом с Промотовыми и Евгением Алексеевичем, которые пришли проводить его в далекое путешествие...

Силин выхлопотал себе разрешение поехать для поправления своего здоровья за границу, на воды. Евгений Алексеевич тоже уезжал, но на другом пароходе и в другую сторону: он поступил в труппу и ехал с ней кочевать по захолустным уездным городкам.

Пароход дрожал под парами, готовый к отходу. Крючники торопились закончить нагрузку и, один за другим, ныряли под верхнюю палубу, с тюками и мешками на спинах. Капитан уже показался на мостике и орлиным взором обозрел свое судно. Раздался последний свисток, заглушивший шум на пристани, визг торговок, брань рабочих и стук подъезжающих пролеток... Началось торопливое прощание: одни грустили, другие смеялись, целовались, крестили друг друга и отирали платками глаза и носы, жали друг другу руки и просили и обещали писать...

Силин появился на трапе. Перекинувшись через перила, он, довольный и улыбающийся, переговаривался с друзьями, стоявшими у самого борта конторки.

-- Ну как же? Куда? -- спрашивали друзья.

-- Не решил еще... Вероятно, -- в Париж.

-- Вернетесь?

Силин подозрительно огляделся вокруг и, приложив руку ко рту, осторожно ответил:

-- Нет. Мерси! Нечего делать.

-- Прими сходни!

-- Есть!

-- Как мне досадно! -- со слезами на глазах выкрикнула Силину Зинаида Петровна и печально улыбнулась.

-- Вам, Евгений Алексеевич, всяких успехов! Советую докончить "Крючника"! -- крикнул с парохода Силин, -- а вам, господа, перебраться в Питер.

-- Спасибо, спасибо, -- ответила Зинаида Петровна.

-- Отдай кормовую! -- сердито крикнул капитан.

Тяжелый канат, с петлею на конце, упал в воду, зашумело внизу, под кожухом, гигантское колесо парохода, и он отделился от конторки.

Словно цепь какая-то порвалась вдруг, и Силин глубоко вздохнул и улыбнулся... Сняв свою широкополую шляпу, он потряс ею в воздухе и послал друзьям воздушный поцелуй.

-- Напишите нам! -- крикнула Зинаида Петровна, часто-часто кивая головой и помахивая зонтом.

Силин что-то ответил, но шум колес и последний свисток, прощальный свисток, заглушили его голос. А когда свисток перестал реветь и лишь эхо его отскочило от разбросанного по горе города, -- то их разделяло уже недоступное для разговоров расстояние. Силин опять снял шляпу и махал ею до тех пор, пока конторка не сделалась маленькой, и пока провожающие не слились в одну сплошную пеструю кучку людей, над которой белели платочки... Потянулись мимо пароходы, дома набережной, баржи, плоты с новыми сосновыми избушками, лодки, ныряющие в волнах; все это скоро перемешалось, отодвинулось и быстро затерялось в печальных сумерках надвигающегося пасмурного вечера...

Пароход двинулся полным ходом вверх по течению и скоро очутился в безбрежном пространстве водяной стихии.

Встречные волны, рассекаемые острым носом парохода, лезли вверх, ленились и, разбиваясь вдребезги, упадали вниз каскадами брызг и мелкой водяной пыли; за разбитыми лезли другие и, подвергаясь той же участи, уступали место новым и опять новым. Крепкие колеса равномерно хлопали своими массивными красными плицами; веревки мачты тряслись и стучали о древко; рулевые цепи визгливо скрипели; кормовой флаг извивался, хлопал полотнищем и рвался на волю; прорывающийся в свисток пар производил несмолкаемое монотонное гудение. Корпус парохода трясся и вздрагивал.

Приближающийся шторм заставил пассажиров спрятаться под крышу. Верхняя палуба опустела, на трапе остался один только Силин. Он сидел, облокотившись обеими руками на перила, в носовой части трапа, и смотрел вперед; фалды его пальто отдувались и топырились, выбившиеся из-под шляпы волосы трепались по ветру, и казалось, что он летит вперед, навстречу ветру и катящимся волнам с белыми гребнями... По временам появлялась на трапе еще и другая человеческая фигура: из рубки выбегал плотный бородатый капитан, беспокойно смотрел в большой морской бинокль и, быстро повертываясь, исчезал снова за дверью рубки. Ветер крепчал и злился. С севера ползли и ширились мрачные грозовые тучи. Небеса потемнели еще более. Высокие валы поднимались все выше; белые гребни их, достигнув максимальной высоты, перегибались дугой вперед и с шумом рушились в водяную бездну. Вдали перекатывались продолжительные громовые раскаты.

Черная ночь опускалась все ниже...

На мачте парохода блеснул огонек сигнального фонаря и бросил дрожащий свет свой на бушующую стихию. На кожухах тоже загорелись, как глаза чудовища, два цветных фонаря: красный и зеленый. Небосклон то и дело прорезывался ослепительно яркими голубыми стрелами молний...