Чужие

Теперь, стоя за кухонной дверью в доме Блоков и глядя на Джека с Марси, Д’жоржа отметила еще одну его хорошую сторону. Он умел легко разговаривать с ребенком, без малейшей нотки снисходительности или скуки в голосе; не многим взрослым удается такое. Он шутил с Марси, спрашивал ее про любимые песни, еду, фильмы, помог ей закрасить одну из последних, еще не закрашенных лун в ее альбоме. Но Марси пребывала в более глубоком и еще более пугающем, чем накануне, трансе. Она не отвечала Джеку, лишь бросала на него редкие и недоуменные взгляды, что, однако, не обескураживало его. Д’жоржа вспомнила, что он восемь лет разговаривал с находившейся в коме женой, никак не реагировавшей на его присутствие, а потому в ближайшее время вряд ли он потеряет терпение, возясь с Марси. Д’жоржа постояла в тени, за дверью, несколько минут, не выдавая себя, раздираемая противоречивыми чувствами: радостью при виде Джека и озабоченностью при виде дочери, которая еще глубже погрузилась в состояние, все больше наводившее Д’жоржу на мысли об аутизме.

— Доброе утро, — сказал Джек: он заметил Д’жоржу и оторвался от альбома с красными лунами. — Выспались? Давно здесь стоите?

— Недавно, — ответила та, входя на кухню.

— Марси, скажи маме «доброе утро», — обратился к девочке Джек.

Но Марси не оторвалась от луны, которую раскрашивала.

Д’жоржа встретилась взглядом с Джеком и увидела в его глазах озабоченность и сочувствие.

— На самом деле уже никакое не утро, — сказала она. — Почти полдень.

Она подошла к Марси, взяла ее за подбородок и приподняла ее голову. Девочка взглянула в глаза матери, но только на секунду — и вновь ушла в себя. Д’жоржа увидела ужасающе пустой взгляд. Она отпустила подбородок дочки, и та немедленно вернулась к своей луне и принялась скрести по бумаге последним красным мелком, оставшимся у нее.

Джек отодвинул свой стул от стола, встал, подошел к холодильнику:

— Проголодались, Д’жоржа? Я умираю с голоду. Марси недавно поела, а я ждал вас, чтобы позавтракать. — Он открыл дверцу холодильника. — Яичница, бекон и тост? Или я могу взбить омлет с сыром, зеленью и перцем?

— Вы еще и повар? — спросила Д’жоржа.

— Призов никогда не завоюю, — ответил он. — Но то, что я готовлю, обычно вполне съедобно, а в половине случаев даже можно сказать, что это такое. — Он открыл дверцу морозилки. — У них есть замороженные вафли. Могу поджарить к омлету.

— На ваш вкус.

Д’жоржа была не в силах оторвать глаз от Марси — аппетит пропадал, когда она смотрела на свою невменяемую дочь.

Джек взял из холодильника картонную упаковку молока, упаковку яиц, пакетик сыра, зеленый перец, маленькую луковицу и понес все это к разделочному столику рядом с раковиной. Когда он принялся разбивать яйца, Д’жоржа подошла к нему. Пожалуй, Марси не услышала бы ничего, даже если бы мать перешла на крик, но все же Д’жоржа обратилась к Джеку шепотом:

— Она и вправду поела?

Тот ответил тоже шепотом:

— Конечно. Немного овсянки. Кусочек тоста с вареньем и арахисовым маслом. Пришлось помочь ей немного — и все.

Д’жоржа старалась не думать о том, что Доминик рассказал ей о Зебедии Ломаке и о схожести между случаями Ломака и Алана. Если два взрослых человека не смогли справиться с нездоровой одержимостью, которая развилась на почве увиденного ими 6 июля и последовавшего за этим промывания мозгов, каковы шансы Марси справиться с этим и выжить?

— Ну-ну, — мягко сказал Джек. — Не плачьте, Д’жоржа. Слезами горю не поможешь. — Он обнял ее. — Все будет в порядке. Обещаю. Слушайте, сегодня утром все говорили, что спали просто прекрасно, без всяких сновидений, и Доминик не бродил во сне, и Эрни боялся темноты куда меньше обычного. А знаете почему? Одно то, что мы собрались здесь и живем по-семейному, разрушает блоки в памяти, снимает давление. Да, Марси сегодня утром стало чуть хуже, но это не значит, что все падает по наклонной. Ей будет лучше. Я знаю.

Д’жоржа не ожидала объятия, но приняла его с радостью. Господи, с какой же радостью! Она прижалась к Джеку, позволила ему удержать ее, ничуть не чувствуя себя слабой и глупой, напротив, она ощущала, как его силы перетекают в нее. Она была высоковата для женщины, а Джек не был высоким для мужчины, оба были почти одинакового роста, но Д’жоржей все равно овладело какое-то атавистическое чувство: ее оберегают, защищают. Она вспомнила, о чем думала вчера в самолете, летя на север из Лас-Вегаса: люди не рождаются для того, чтобы жить сами по себе, бороться в одиночку, наша сущность как вида — в потребности дарить и принимать дружбу, привязанность, любовь. Сейчас ей требовалось получать, а Джеку — давать, и слияние их потребностей наделяло обоих новой целеустремленностью и решимостью.

— Омлет с сыром, порезанным лучком и ломтиками зеленого перца, — сказал Джек. Его губы почти касались уха Д’жоржи, он словно чувствовал, что она опять обрела опору и готова двигаться дальше. — Вас устроит?

— По-моему, просто великолепно, — сказала она, неохотно отпуская его.