Чужие деньги

— Продолжается расследование убийства главного редактора журнала «Мир и страна», — ворвалась в их кухню диктор, с модной стрижкой и напористой англоязычной манерой, делавшими ее похожей на негритянку. Экран заполнила фотография, слегка размытая, как бывает при сильном увеличении: мужское лицо, открытое и ясное, с крупными чертами, рыжеватые волосы зачесаны назад, не скрывая намечающихся залысин; различаются даже веснушки на крыльях носа и на щеках.

— Красивый мужик, да? — с вызовом спросил Егор.

— Так себе, — ответила Валентина, — средне. Таких много.

— А по-моему, мужик что надо. Бабы на таких вешаются.

На заднем плане их разговора быстро журчали слова: «В качестве версии рассматриваются мотивы мести со стороны тех, кто стал объектом расследований Питера Зернова…»

— А по-моему, все просто, — закинув голову так, что выступила кадыкастая небритая шея, расхохотался Егор. — Мужики с такими носами — они всегда бабники, уж ты поверь. Нос и член у мужчин очень похожи. Если у мужика нос на семерых рос, одному достался, да еще если на конце такая вот шишкастая загогулина с подвыподвертом, будь уверена, что этот звономуд обожает член совать в любую дыру. А ведь в России это дело опасное. В один прекрасный момент, ежели совать и совать, можно и досоваться.

— Ты мне надоел, Герард. — Настоящее имя Егора, которым он давно уже пользовался только в официальных документах, обычно возвращало его в рамки вежливости. Но сегодня он был неуправляем.

— А тебе, Валька, такие носы нравятся? Нет, ты скажи, нравятся, да? Ты говори, не стесняйся.

— Ну отстань, Егор! Чего ты ко мне прилип со своим Зерновым?

— А-а, так, значит, я к тебе прилип со своим Зерновым? Ты считаешь, что это мой Зернов? А я тебе скажу, если хочешь, чей это Зернов…

— Если хочешь, говори, — позволила Валентина, замершая, словно деревянная.

— А я вот возьму и скажу, — куражился Егор, растягивая удовольствие. В выражении его глаз и дыхании не было ни капли алкоголя, и от этого становилось еще противнее. Валентина терпеть не могла пьяного мужа, но муж, который играет роль пьяного, был невыносим. Что-то новое вспыхнуло в душе. Она его… она его… ненавидит?

— Говори! — Валентина подскочила с табурета, развернулась лицом к Егору и встала, покачиваясь, как кобра, которая собирается напасть, тугая и безжалостная. Егор опешил. — Говори, чей был Питер Зернов?

— Н… не знаю… — Демонстрация силы жены, обычно тихой и подавленной, вынудила Егора сбавить тон.

— Нет, знаешь. Ну так чей же он был?

— Не знаю, Валечка, не знаю! — Отодвигаясь от наступающей на него Валентины вместе с табуретом, Егор прижал руки к груди. Вот уже спина прижалась к стене: дальше не отодвинуться. — Это следователь знает… а нам-то с тобой откуда…

«Ма-ам!» — донесся из комнаты истошный двухголосый рев: мальчишки опять что-то не поделили. Валентина тряхнула головой с рассыпавшимися волосами, словно опомнилась, и, бросив последний уничтожающий взгляд на мужа, выбежала из кухни. Егор остался сидеть, прислонясь к стене. То он ухмылялся, то чесал в затылке, то тихонько бормотал: «А ну его! А, пусть!» Привычки разговаривать с собой у него раньше не отмечалось…

Вбежав в детскую, все еще с тяжело бьющимся сердцем, Валентина увидела две зареванные мордочки, обращенные к ней. Каждый из сыновей доказывал свое, но злоба их была одинакова. Сыновья были редкостно похожи на отца, словно отпочковались от Егора, а Валентина не принимала никакого участия в их появлении на свет. Несмотря на внешнее сходство, на мальчиках лежал скорее отпечаток личности Валентины: отец фактически не занимался их воспитанием, а мать постоянно была рядом, когда они в ней нуждались, болела их неприятностями, вникала в их игры. Они привыкли, что это всегда бывает так… Но сегодня вышло иначе. Не слушая того, что ей кричали дети, Валентина подхватила за шиворот старшего, Владика, и отпустила ему несколько крепких затрещин пониже спины. Та же участь постигла и младшего, Даню. Мальчишки заревели снова, но теперь для их слез имелся весомый повод.

— Одного побила за то, что начал, — сухо объяснила Валентина, — а другого за то, что не уступил. И чтоб я вас больше не слышала.

Когда Валентина, торопливо застегнув пальто, дергала застрявшую «молнию» на сапоге, Егор сделал попытку удержать жену, которая, по его мнению, сорвалась с цепи и невесть чего натворить может. Он загородил дверь:

— Валя, ты чего? Ты зачем это? Ты куда?

— Подышу свежим воздухом. — Валентина независимо отодвинула его с дороги так, что, несмотря на превосходящую силу, сопротивляться он не посмел, и уже с лестничной площадки гулко, родив трагическое эхо, бросила:

— Надоели вы все!

Вот так, экстравагантно, непредсказуемо, она ускользнула, оставив своих троих мужчин в тревоге.

Каждый приписывал себе нервный срыв Валентины. Каждый был прав — и неправ.