Чужие дети

— Ты не знаешь, что такое боль, — сказала мать. Ее голос охрип, словно она сдерживала крик. — Не знаешь, что такое страдание, что значит быть брошенной, остаться без любви. У тебя вся жизнь впереди, а что ждет меня? Ничего. Семнадцать лет отдано этому замужеству. И что я получила в итоге? Ничего. Ничего!

Очень медленно Бекки села на корточки, глядя снизу вверх на мать. Девочка сама не знала, почему не уходит в полной тишине, как обычно случалось. Но сейчас было не так. У нее засосало от страха под ложечкой, но дочь собиралась сказать все, что думала.

— У тебя может быть и другая жизнь, — начала Бекки дрожащим голосом. — У тебя может быть все, даже теперь, если ты захочешь этого. Ты могла получить это всегда, но не хотела.

Наступила короткая пугающая тишина, после чего Надин наклонилась и ударила ее по щеке. Бекки издала тихий крик. Мать никогда прежде не била ее. Могла орать и ругаться, заниматься пустословием, стучать кулаками по столу, биться о стены и мебель, — но раньше она не била Бекки или кого-то еще. Мама тискала и душила их в объятьях, осыпала поцелуями, когда была в хорошем расположении духа, — но никогда не занималась рукоприкладством.

Бекки схватилась рукой за щеку. Жгучая боль разлилась по лицу.

— О, господи, — сказала Надин. Она рывком выдвинула стул, грохнулась на него и закрыла лицо руками. — О, боже, прости, о, прости меня…

Очень медленно дочь поднялась на ноги, облокотившись о стол. Ее немного тошнило.

— Все в порядке…

— Нет, — сказала Надин, протягивая руки к дочери. — Нет, нет, подойди. Дай мне обнять тебя…

— Не могу, — произнесла Бекки охрипшим голосом.

— Пожалуйста…

Девочка покачала головой. Мать подняла голову, отняв руки от лица, и посмотрела на Бекки.

— Мне так жаль. Мне, правда, жаль. Могу я взглянуть? Я никогда бы не сделала так, никогда не ударила бы тебя. Я просто так расстроена, так разозлена…

— Я знаю…

— Разве ты можешь понять? — спросила мать. — Разве ты можешь осознать, что происходит, когда рушится самое дорогое для тебя?

Бекки вздохнула. Ее лицо теперь начало гореть, а кровь — учащенно пульсировать, словно ушиб стал проступать на коже.

— Как бы там ни было… — она замолчала.

— Продолжай.

— Как бы там ни было, как бы ни шли дела, — говорила Бекки, глядя вниз, на себя, на носки туфель, — тебе нельзя отыгрываться на нас.

Дверь в кухню открылась. Вошла Клер в своем костюме с диснеевскими героями и в старом отцовском свитере, держа наушники своего нового записывающего плеера.

— Рори ушел.

Надин опустилась на стул.

— Что ты имеешь в виду?

— Его нет наверху и нет внизу.

— Он вышел.

— На улице идет дождь, — сказала Клер.

— Может, он около машины?

— Я посмотрела, — ответила дочь.

Девочка пошла искать его из-за внезапно наступившей тишины в убежище брата под крышей. Рори пребывал в таком настроении, когда избегал разговаривать с кем-нибудь. Но Клер видела его пару часов назад — брат пролезал в свою нору с новый швейцарским ножиком и маленькой калабашкой из стопки дров, которую привез Тим Хантли. Некоторое время сестра слышала скрежет и пиление, а потом надела наушники — и для нее не стало слышно ничего, кроме мелодий из коллекции «Саунд Мьюзик». Их Клер постоянно крутила, когда боялась, что ее опять будут дразнить за такую музыку — наводящую грусть, сентиментальную, душевную. Но она любила именно эту грусть. В мелодиях словно бы сохранялся образ их семьи — такой счастливой, где все любили друг друга, были неразлучны.

Когда Клер дослушала диск до конца, то сняла наушники и заметила, что шорох из «логова» брата прекратился. Она высунула голову над галереей и увидела, что кожаная куртка Рори — самая дешевая, которая оказалась на рынке в Седжбери (теперь куртка начала расползаться по швам) — исчезла оттуда, куда он ее зашвырнул.

Сестра прошла к его «бунгало».

— Рори? — позвала она.

Ответа не было. Клер залезла вовнутрь. Постельное белье оказалось усыпанным деревянными стружками. Стружки были холодными. На подушке лежала калабашка. Рори ничего не вырезал из нее, только сделал зарубки. Деревяшка вся покрылась глубокими рубцами, словно он просто пытался убить ее своим ножом.

Девочка вернулась обратно на галерею, обошла все комнаты наверху, а потом и внизу. Затем вышла на улицу и, пройдя под моросящим дождем, поискала брата в пристройке и в ужасном сарае, где в углу лежал, словно отвратительная жаба, поставленный набок испачканный старый унитаз.

Потом Клер вернулась в коттедж и нашла мать в кухне. Надин выглядела так, словно готова расплакаться.

— Я не выдержу этого удара…

— Все в порядке, мама, — проговорила Бекки. — не паникуй. Он не мог уйти далеко.

— Я должна идти и искать его.

— Если он не вернется к ленчу…

— Что?

— Мы пойдем и поищем его, если он не вернется к ленчу.

— Но…

— Ему двенадцать, — сказала старшая дочь. — Он почти уже подросток. В любом случае, что с ним здесь может случиться, когда за милю вокруг ничего нет, кроме коров?

Надин внимательно посмотрела на Бекки, потом — на Клер. Затем глубоко вздохнула, сдув прядь волос со лба.