Чужие дети

— Это было здорово, верно? — спросила мать.

— Ага, — сказал Руфус и добавил:

— Мне не разрешили играть в футбол целую неделю, — и мигом укатил от Джози.

Когда они добрались до Баррат-роуд, он сбавил скорость и пошел рядом с матерью. Руфус раскраснелся чуть больше, чем обычно, когда приходил из школы. Его форма, учитывая усилия при вождении велосипеда, естественно, слегка помялась. Пройдет, наверное, около получаса, подумала Джози, прежде чем Рори и Клер вернутся. За это время она могла быть снисходительной и даже умиротворенной, и в волю проявить свою материнскую заботу, балуя сына горячими тостами с ореховым маслом. Надо только воздержаться (от скольких вещей приходится воздерживаться!) от упоминания наказания и его причины, от воспоминаний о прошлом вечере, о ситуации, которая сложилась между ними — Рори, Бекки, миссис Тейлор, Мэтью. Ничто не должно заставить Руфуса страдать при мысли о том, с чем он уже столкнулся.

Они едва поднялись по бетонной дорожке, как дверь на кухню открылась, и в проеме стремительно появился Мэтью.

— Мэт…

— Слава богу, ты вернулась. Где ты была?

Джози не взглянула на Руфуса.

— Мы задержались немного. Я видела твою сестру, Карен…

— Бекки не пришла, — проговорил Мэтью.

— Не вернулась?..

— Нет. Никто ее не видел. Она не ходила к друзьям, как я думал. Бекки не появилась в школе…

— О, боже, — прошептала Джози.

— Заходи, — сказал ее муж. — Да заходи же! — Он забрал велосипед у Руфуса. — У нас полиция. Они ждут, чтобы поговорить с тобой.

Глава 15

С тех пор как дети уехали, Надин обнаружила, к своему удивлению и даже легкому разочарованию, что коттедж не внушал пугающей тревога. В нем не стало больше порядка — она ни во что не ставила порядок — и, конечно же, не появилось больше комфорта. Тем не менее, бывшая жена Мэтью перестала рассматривать его как ненадежное пристанище, неспособное уберечь ее детей от опасности. Коттедж оказался сырым, изолированным и неудобным для жизни местом — и более ничем.

В первую неделю после отъезда детей она была безутешна от горя. Надин рыдала без устали, бродя из комнаты в комнату, сделала таблицу на одной из стен на кухне, чтобы вычеркивать на ней каждый день, который проходил, прежде чем она сможет увидеть детей снова — хотя бы на время школьных каникул. Она сворачивалась клубочком возле телефона, страстно желая, чтобы они позвонили. А это случалось крайне редко. Наверняка (в том не было никаких сомнений) им мешали звонить. В порыве энтузиазма Надин переворачивала все в их комнатах, забирала все одеяла, спальные мешки и покрывала для химчистки, кидала огромный затхлый разноцветный ворох на заднее сидение машины, создавая тем самым необычайно острое чувство счастья и радости от совершаемого действия. Потом бурная деятельность сменялась слезами и унынием. Наступали дни, когда она сидела за столом на кухне, глядя на белесоватые огни Херфордшира, варила кофе, который потом не пила, и ждала, подобно принцессе в башне, Тима Хартли. Тот приходил, как частенько делал, с полным подносом приготовленной его матерью еды. Фермер говорил, что надо немного поесть.

Тим Хантли стал единственной ниточкой, соединяющей ее с внешним миром. Он был человеком, которого Надин находила непостижимым: традиционным в политических вопросах, социально ничем не примечательным, плохо начитанным, но упорным и практическим. Его манера держаться с ней мало чем отличалась от общения с коровами, словно она, Надин, была существом, которое нужно поддержать регулярными дозами правильной диеты, а благодаря достаточно простым и лишенным глупостей инструкциям ее можно удержать от совершения неверного поступка, помочь обрести себя в ситуации, которой она не может управлять. Ну, словно корова на автостраде. Он не флиртовал с Надин, хотя она чувствовала раз или два, глядя на горы продуктов, занимающих такое ободряющее пространство на ее кухне, что постепенно начинает нравиться ему. Потом он нашел, как и обещал, подержанную печь для обжига глины, взяв за нее только двадцать фунтов, и показал ей дорогу к коммуне. Это он тоже обещал.

В той коммуне чуть более тридцати человек, в большинстве — женщины и дети, — жили в полной гармонии в небрежно переделанном амбаре. Они выращивали овощи и ткали покрывала из уэльской шерсти. Эти люди не напомнили прежние женские группы протеста, участников марша мира времен ее детства и отрочества, запихивающих цветы в дула орудий и лежавших в белых рубашках на газонах перед Министерством обороны. Они по-доброму посмотрели на горшки Надин и сказали, что будут счастливы видеть ее в любое время, когда угодно. И пускай она привозит своих детей, когда те приедут.