Чужие дети

— Конечно. Твоя комната не относится к вопросам воспитания. Я не собираюсь нарушать правила твоей мамы по отношению к тебе, но уверена: ты спокойно можешь получить новые занавески.

Руфус поднес к лицу ложку и посмотрел на искаженное отражение в ней.

— Ура!

— Что тебе нравиться? Что бы ты хотел взамен?

— Наверно, черные…

— Черные?..

— Или зеленые. Красивый зеленый цвет. Не мрачный оттенок зеленого.

— Или синие?

— Нет, — сказал Руфус. — Все всегда синее.

Элизабет разбила яйца в сковородку.

— Итак, омлет?

— Да, — сказал Руфус и потом с ударением, чтобы скрыть свою забывчивость, проговорил:

— Пожалуйста.

— Интересно, — сказала она, помешивая омлет на сковороде, — захочется ли тебе сегодня прогуляться со мной?

Руфус колебался. Робость, которая почти исчезла, вновь подступила к его горлу, заставила опустить голову и смотреть на стол.

— Надо повидать моего отца. Он живет в Бате, я всегда навещаю его по выходным. Полагаю, он станет твоим сводным дедушкой.

Мальчик подул на ложку, которую держал в руке, а потом начертил указательным пальцем червяка на запотевшей плоскости. У него не было дедушки — никакого. Отец матери оставил ее, а дедушка по отцу умер. Как и его мать. Они оба умерли в год рождения Руфуса, что, как сказал Том, пытаясь улыбнуться, было очень неблагоразумно с их стороны. Так что у мальчика оставалась только бабушка. У некоторых, как он знал, были дедушки, которые сражались на войне — настоящие солдаты, которые воевали с немцами и японцами.

— Он был на войне? — спросил мальчик.

Элизабет убрала сковородку с плиты.

— Он провел всю войну в тюрьме в Италии. Ему было всего девятнадцать, когда началась война — совсем еще мальчишка. Дедушка был ранен, поэтому не мог убежать, а потом его схватили. Ты хочешь яйцо на тостере или отдельно?

Руфус посмотрел на нее. Чувство защищенности совершенно непредвиденно снизошло на него здесь, на кухне с Элизабет, держащей сковородку с яйцами и рассказывающей обыкновенным голосом о своем отце, который был в плену. Лучи солнца пробивались сквозь окна и освещали грязные разводы, оставшиеся после потоков дождя на стекле. На губах Руфуса скользнула легкая улыбка, и он обхватил пальцами босых ног перекладины стула, на котором сидел.

— На тостере, пожалуйста, — сказал мальчик.

— Итак, она привезла с собой мальчишку, а потом? — сказал Шейн. Он заставил Дункана купить швабру с отжимом, чтобы можно было вымыть потолок на кухне. Пыль продолжала мягко и безмятежно лежать толстым слоем на книгах и мебели. Зато кухню и ванную комнату уборщик надраил до блеска, там ощущался запах хлорки.

— Да, — сказал Дункан. — довольно странно. Свежеиспеченного внука.

— Он милый ребенок, судя по всему?

Дункан помешивал кофе, который сварил для них двоих. Шейн положил в свою чашку четыре с верхом ложки сахара.

— Да, он таков. Они все милые: Том, его сын, его дочь… Его невестка совершенно замечательная… — он замолчал.

Шейн перестал тереть и отжал грязную воду с губки в ведро.

— Ну?

— Я, вероятно, не должен был так говорить, — продолжал Дункан Браун, — но очень поражен кое-чем. Нет, правда, очень поражен.

Шейн принялся снова за потолок, оставляя широкие белесоватые полосы на многолетней грязи.

— Лучше снаружи, чем внутри…

— В том все дело, — сказал мистер Браун, отхлебнув кофе. — Ведь и я без понятия о том, хорошо или плохо то, что большую часть своей жизни я разыгрывал милого, делового мелкого торговца. Разыгрывал перед самим собой, перед своей последней женой и перед дочерью. А теперь, с предстоящим замужеством Элизабет, я кажусь сам себе участником сумасшедшего мюзикла с очень бедным директором и тысячным актерским составом. У ребенка, который приходил, есть мать, которая вышла замуж еще за кого-то с тремя детьми, и у них всех есть мать и тетка, и бабушка с дедушкой… Это озадачивает меня не на шутку. Постоянно думаю, чем же все закончится.

Шейн цокнул языком.

— Я возлагаю вину за это на папу римского.

— Правда?

— Надо подвести базу под обоснование. Если человек не обуздает свои аппетиты, их обуздают за него.

— Вы говорите о запрете контрацепции?

— О чем же еще? — воскликнул Шейн.

— Вот оно как, — сказал Дункан. Он взял кружку обеими ладонями. — Но я думаю, мальчик, с которым я познакомился сегодня, был желанным. И он любим. Даже моя дочь, у которой нет причин любить его, — если в ней не победят инстинкты и добродушие, — кажется, пришла в восторг.

Шейн поставил швабру в угол. Он благочестиво проговорил:

— Моя мама, господи, благослови ее душу, считала: каждый из нас был желанен, даже мой брат с заячьей губой и глазами, которые не смотрят в одну сторону. Нас было девять человек детей.

— Вот как, — снова заметил Дункан. Прошлое семьи Шейна всегда вызывала у него подозрения, он начал сомневаться, что уборщик происходит из Керри. Может, он из Ливерпуля?