Чужие дороги

— Мне хотелось бы узнать, кто это моей супруге пишет, — задумался Джее.

— Ты знаешь, мне тоже, — призналась Лиля.

Ответный взгляд супруга был полон подозрения. Но прежде, чем кто-то и что-то успел сказать, вмешалась Миранда.

— Папа, верни мне стихи.

— Мири?

Девочка... ох, да почти уже девушка, расправила плечи. И стало видно, что у нее и грудь есть, и вообще...

А ведь красотка выросла! И когда успела?

И черные локоны упали на плечи, и синие глаза засияли, и грудь у девочки уже оформилась, и фигурка обтянута голубым платьем... так и взрослеют дети. Ты думал, они еще в детском садике ползают? А они уже своих наплодить готовы!

— Папа, ну подумай сам, разве море — зеленое? Море — синее.

Джее тряхнул головой.

— Подожди... Миранда, но...

— Сказано было — ее сиятельству, — сморщила нос Миранда. — Но я ведь тоже — ее сиятельство, разве нет?

Джее искренне задумался.

— Но... ты же еще ребенок.

— Папа!

— И кстати, у тебя жених есть...

— И что? Это мешает кому-то мной восхищаться? — парировала девочка, надменно задрав нос.

Лиля от души рассмеялась.

— Держи, юная обольстительница.

И передвинула букет поближе к девочке.

Миранда приняла его с царственной величавостью, которой хватило ненадолго.

— Девочки от зависти умрут!

Теперь рассмеялся уже и Джерисон. Острый момент прошел, как и не бывало.

* >:< «

— Мама?

— Да, Мири?

— А если так... это твой или мой букет?

Лиля задумалась.

— Не знаю, малышка. Искренне надеюсь, что твой.

— А если нет? — Миранда была серьезна. — Я хоть и сказала так, чтобы папа не ревновал, но ты понимаешь...

— Понимаю, — теперь уже посерьезнела и Лиля.

Нельзя сказать, чтобы в Ативерне царили пуританские нравы, но...

Букет плюс мадригал мог означать лишь одно. Дама дала повод.

Дама делала авансы, так это называется.

И если для Миранды легкий флирт считался в пределах допустимого, когда девушке еще и очаровывать, как не до замужества, то для Лилиан...

Замужняя женщина должна быть вне таких подозрений.

Лиля покусала губы.

— Не знаю, детка. Что тут скажешь — проблема.

— И серьезная, — протянула Мири.

Как и Лилиан, она оценила ситуацию в одном ключе. Появился кто-то, желающий насолить графине Иртон. Да, именно насолить.

Внести раздор в семью, вбить клин между Лилиан и ее супругом, все же Джерисон мужчина, и ревновать будет... а где ревность, там и подозрения, и злость, и споры, и ссоры, а уследить за Лилей не получится просто по техническим причинам. Она постоянно в движении. Половина ее времени проходит в разъездах.

М-да.

— Интересно, что это за гадина, — задумалась Лиля.

Хотя Джерисон и поймет, что поводов для ревности нет, что Лиле никто кроме него не нужен, но!

Ох уж это коротенькое слово, способное разрушать чужие судьбы!

Ревность логике не подчиняется. И не подчинялась никогда.

— ух мне тоже люоопытно, — кивнула мири. — поговорим с Ганцем?

— Нет. Поговорим с вирманами.

Миранда кивнула. Все правильно. Пусть передают букеты и впредь, если их будут присылать. Но — не записочки. Если попросить, записки Джерисон не увидит, а значит, и злиться не будет. А букеты пойдут Миранде.

Пусть подруги завидуют.

Но кто это может быть?

Лилиан это решительно не понравилось.

❖ ❖

— Ваше сиятельство, к вам барон Лофрейн.

— Проси.

Лилиан сидела в своем кабинете. Оборудовала в торговом доме.

— Вр-р-р? — поинтересовался с ковра Нанук.

— Если что — не убивать, — дала Лиля инструкции псу. А кто его знает?

Собака, особенно вирманская, шуток не понимает. Сначала порвет, потом закопает.

Энтони вошел, словно летний день. Или клумба?

Большая такая, цветочная... с лилиями. Роскошными, тигровыми...

На этом романтика закончилась. Ибо Лилиан, хоть и носила имя этого нежного цветка, но...

Лилии — пахнут.

Сильно, сильно, сильно. А когда их много — ОЧЕНЬ СИЛЬНО. *

Поэтому первое и последнее слово, которое сказала Лилиан, было:

-АПЧХИ!!!

И повторено это слово было раз двадцать.

Антони застыл в дверях монументом, наполняя каои- нет запахом лилий и лишая его остатков кислорода. Вот не знал он, что в таких случаях делать надо, как-то не случалось такого на свидании. На шею бросались, пощечины отвешивали, в обморок падали, но чтобы — обчихать? И что дальше делать? Лиля поняла, что сейчас шлепнется в обморок, и плюнула на все приличия.

— Нанук! Пчхи! Убери! Пчхи, пчхи, пчхи!!!

Пес аллергией не страдал, но лилии тоже не любил. А потому растерянного барона просто снесло тяжелой собачьей тушкой. Восемьдесят, а то и больше килограмм литых мышц небрежно смахнули барона в сторону — и Лиля промчалась на свободу, не переставая чихать.

В себя она пришла только внизу, в салоне, начисто умытая и отпоенная водой.

Энтони Лофрейн спустился вниз не сразу.

Нанук — зверюга гадкая, словно нарочно, не просто сбил достопочтенного Лофрейна, он на него еще наступил. Да на такое место, о котором при дамах лучше вслух не говорить.

Энтони взвыл, но его уже никто не слышал. Не Лиля, точно, и не через чихание.

И кто сказал, что собаки — несообразительны?

Очень даже умные, и все понимающие, и с чувством юмора. Своеобразным таким... на восемьдесят кило.