Чужие грехи

Онъ видѣлъ кругомъ бодрый народъ, упорно совершающій свою тяжелую работу; онъ слышалъ толки о томъ, что ныньче весна хороша, что дай Богъ, чтобы только лѣтомъ засухи не было да подъ осень дожди по прошлогоднему сѣна не попортили въ сѣнокосъ, а то все хорошо будетъ; онъ замѣчалъ, что и Софья, окруженная родными, вся отдалась ихъ интересамъ, говорила съ ними о падежѣ скота въ прошлую осень, о необходимости прикупить еще коровенку да лошаденку, о своемъ желаніи поселиться здѣсь-же, прикупивъ землицы да построивъ новую избу около избы сестры. У всѣхъ были свои чисто реальныя заботы, говорившія о жаждѣ жизни, о надеждахъ на жизнь. Здѣсь всѣ понимали другъ друга, всѣ сочувствовали такъ или иначе понятнымъ дли нихъ заботамъ ближнихъ. Онъ одинъ былъ здѣсь чужой, барчукъ, передъ которымъ привѣтливо снимали шапки мужики, но который никого не интересовалъ и ничѣмъ не интересовался и не могъ интересоваться самъ. Разспрашивая о чемъ-нибудь мужика, онъ сознавалъ, что онъ разспрашиваетъ «отъ нечего дѣлать», и понималъ, что мужикъ сознаетъ это тоже и отвѣчаетъ только потому, что «отчего-же и не отвѣтить, если барчуку любопытно знать». Въ его душѣ распространялся какой-то холодъ — холодъ отъ сознанія, что онъ лишній здѣсь, что, толкуя съ мужикомъ, онъ только отнимаетъ у работника время, что, заходя въ семью Софьи, онъ только стѣсняетъ эту семью, радушно усаживающую его на первое мѣсто и придумывающую, чѣмъ-бы его угостить, что даже Софья, оставаясь съ нимъ, лишаетъ себя удовольствія посидѣть лишній часовъ въ своемъ кругу, среди родныхъ женщинъ и ребятишекъ, что, наконецъ, она, Софья, напоминая ему, что имъ пора ѣхать, въ сущности, рада-бы была совсѣмъ не уѣзжать отсюда и только «ради жалости» къ нему хочетъ ѣхать съ нимъ, чтобы ему было не такъ скучно, не такъ тяжело. «Она, можетъ быть, и не сознаетъ, но она рада, что она освободилась, думалось ему. — Теперь она никому не станетъ служить, она не будетъ жить чужими интересами, у нея будутъ свой домъ, своя семья, свои интересы. А у меня… гдѣ мой домъ. моя семья, мои интересы?.. Гдѣ я буду жить, какъ я буду жить? У матери? Она будетъ цѣловать и обнимать меня, покуда я буду лгать и играть роль любящаго сына. Но развѣ я умѣю лгать? Развѣ меня учили этому? Нѣтъ, учили правду говорить, держали такъ, что и нужды не было лгать, а вотъ теперь безъ лжи и шагу не сдѣлаешь. И передъ отчимомъ, и передъ матерью, и передъ княгиней, передо всѣми нужно будетъ лгать, чтобы не нажить враговъ и хоть покойно доучиться. Нѣтъ, ошибалась ma tante, заботясь, чтобы я росъ правдивымъ человѣкомъ. Кто хочетъ жить, тотъ долженъ умѣть лгать. Вотъ стоитъ мнѣ замѣтить матери, что я не люблю и не уважаю ее, что мнѣ извѣстно ея прошлое и что отъ меня не скроется ея настоящее, что я не желаю купаться въ той грязи, куда она, быть можетъ, легкомысленно сама толкнетъ меня, и она сдѣлается моимъ непримиримымъ врагомъ, начнетъ мелочно преслѣдовать меня… Можетъ быть, она выгонитъ меня? Чтожъ, это было-бы хорошо. Но развѣ меня оставитъ тогда въ покоѣ княгиня Марья Всеволодовна? Развѣ это можетъ ускользнуть отъ слуха этой сыщицы? Да ей мать сама нажалуется на меня! И развѣ княгиня не заставитъ тогда вмѣшаться въ мою жизнь князя Алексѣя Платоновича? Еще-бы! еще-бы! ей-ли равнодушно смотрѣть, какъ гибнетъ мальчикъ, племянникъ ея мужа! Нигилистъ изъ него вырабатывается, онъ сынъ, не признающій власти матери, онъ падаетъ въ пропасть опасныхъ заблужденій. Какъ-же не вмѣшаться въ его жизнь, не обуздать его, не направить на путь истины! Нѣтъ, нѣтъ, они меня не оставятъ, покуда не измучаютъ совсѣмъ! Онѣ вѣдь всѣ добрыя и заботливыя женщины!» Эти думы все сильнѣе и сильнѣе захватывали душу Евгенія. Въ этой душѣ была горечь, была желчь; онъ уже не могъ думать послѣдовательно, болѣе или менѣе спокойно; онъ волновался, раздражался и перескакивалъ отъ одной мысли къ другой. Иногда у него страшно болѣла голова, но это была какая-то тупая, давящая боль, во время которой онъ уже совсѣмъ не могъ думать. Онъ не могъ отдѣлаться отъ тяжелаго настроенія ни на минуту, а дни шли своимъ чередомъ. Прошло уже пять дней со дня похоронъ княжны Олимпіады Платоновны и Софья тревожилась и замѣчала Евгенію:

— Пора собираться, Женичка, въ путь дорогу! Пора!

— Да, да, пора, отвѣчалъ онъ со вздохомъ. — Надо-же кончить чѣмъ-нибудь.

— Евгенія Александровна и такъ, я думаю, уже сердится, замѣчала Софья. — Она вѣдь совсѣмъ уже собралась ѣхать за-границу.

— Ну, и пусть-бы уѣзжала безъ меня! говорилъ Евгеній.

— Нельзя-же… теперь, голубчикъ, ужь худо-ли, хорошо-ли, а надо подчиняться ей, жить у нея… Вотъ въ совершеннолѣтіе придете — не долго ужь теперь ждать — тогда и будете дѣлать, что хотите…

— Не долго ждать да дождаться трудно, со вздохомъ говорилъ онъ.

— Что дѣлать, что дѣлать! И всѣмъ не сладко живется, у всѣхъ есть свое горе!.

Евгеній молча выслушивалъ эти фразы. Теперь ему начинало казаться, что рѣчь идетъ о комъ-то другомъ, а не о немъ. Это самому ему казалось страннымъ, но это было такъ.

Но день отъѣзда изъ Сансуси онъ все-таки отлагалъ.