Чужие грехи

— Ну, такъ я и повѣрю! сказала нянька, задумчиво качая головой. — Недоброе тутъ творится, недоброе… Всегда-я говорила, что догуляются до бѣды. Ну, вотъ и стряслось… Тоже не ждала, не гадала, а теперь ищи мѣста на старости лѣтъ… И что съ вами-то, ангелы божіе, будетъ… что съ вами-то будетъ!..

Нянька притянула къ себѣ въ приливѣ нѣжности дѣтскія головки.

— Няня, что ты плачешь? тревожно приставали дѣти.

— Объ васъ, сиротки мои, объ васъ, ангелы божіе! заунывно причитала нянька.

Смущенныя и испуганныя дѣти, ничего не понимая, стояли передъ нянькой съ опущенными рученками и широко открытыми глазками. Ихъ маленькія сердчишки охватилъ какой-то неопредѣленный страхъ, какое-то новое чувство болѣзненной тоски.

А прислуга, нисколько не стѣсняясь ихъ присутствіемъ, уже судачила про господъ.

II

Старая дѣва, «городская» фрейлина былыхъ временъ, княжна Олимпіада Платоновна Дикаго только что успѣла «откушать» свой утренній чай и присѣсть къ туалету, чтобы горничная причесала ей волосы и одѣла ее, когда къ подъѣзду ея деревенскаго жилища подкатилъ экипажъ. Такой ранній визитъ былъ здѣсь явленіемъ необыкновеннымъ. Олимпіада Платоновна уже не первое лѣто проводила въ Сансуси, въ подмосковномъ имѣніи своего брата, и всѣ мѣстные аристократы, начиная съ предводителя дворянства и кончая архіереемъ, давно успѣли привыкнуть къ ея неизмѣннымъ обычаямъ, привычкамъ и правиламъ: съ визитомъ къ ней они не смѣли являться ранѣе второго часа, безъ приглашенія они не являлись къ ней къ обѣду или на вечеръ. Ея образъ жизни и ея правила были опредѣлены разъ и навсегда точно и акуратно и она не измѣняла ихъ ни для кого. Дѣлать исключенія для кого бы то ни было было не въ ея характерѣ. Вслѣдствіе этого ее крайне удивилъ пріѣздъ гостей въ неурочный утренній часъ.

— Софья, кто тамъ, спроси! обратилась она къ своей «камерюнгферѣ», услыхавъ шумъ подъѣхавшаго экипажа.

«Камерюнгфера», такая же старая дѣва, какъ и барыня, поспѣшно вышла изъ будуара и черезъ нѣсколько минутъ возвратилась снова:

— Владиміръ Аркадьевичъ съ дѣтьми пріѣхалъ, доложила она.

— Сумасшедшій, право, сумасшедшій! проговорила Олимпіада Платоновна недовольнымъ тономъ. — Не написалъ, не извѣстилъ и, какъ снѣгъ на голову, изволилъ явиться… И съ супругой? уже съ ядовитой ироніей спросила она.

— Помилуйте, развѣ онъ смѣлъ бы! возразила горничная.

— А — а, матушка, нынче люди все смѣютъ! Ворвутся къ тебѣ въ домъ, незванные, непрошенные, да еще хотятъ, чтобы имъ глазки дѣлали, сердито проговорила Олимпіада Платоновна. — Нынче вѣдь одиннадцатую заповѣдь люди придумали «будь нахаломъ и преуспѣвать будешь!»

Горничная засмѣялась тихимъ смѣхомъ.

— Бросила, вѣрно, супруга то, такъ и пріѣхалъ къ тетушкѣ, продолжала ворчливо Олимпіада Платоновна.

— Ну, ужь и бросила! усумнилась горничная.

— Да ужь ты помяни мое слово, что бросила! настойчиво утверждала Олимпіада Платоновна. — А то зачѣмъ бы ему дѣтей ко мнѣ тащить? Помнишь, какъ князя Петра Андреевича Дикаго жена бросила, тоже ко мнѣ дочь притащилъ. Они всѣ таковы: женятся — не спросятся, разойдутся — дѣтей везутъ. «Вы, chère tante, такъ добры, такъ добры»! Голубчики вы мои, доброта-то моя вотъ гдѣ у меня сидитъ! Олимпіада Платоновна показала костлявымъ пальцемъ на затылокъ. — Изъ за доброты-то своей я не гдѣ нибудь по заграницамъ наслаждаюсь, а въ подмосковномъ Сансуси схимничаю, себя во всемъ урѣзаю…

Горничная сочувственно вздохнула.

— Да ужь что говорить, вы себѣ въ послѣдніе два года платья лишняго не сдѣлали, проговорила она.

— Не лишняго, а никакого не сдѣлала, рѣзко сказала барыня. — Хорошо еще, что Олимпіада Платоновна и въ старыхъ тряпкахъ всегда будетъ Олимпіадой Платоновной! А то вѣдь, пожалуй, скоро за черносалопницу считать бы начали… Право!..

Наступило короткое молчаніе. Горничная продолжала причесывать волосы госпожи.

— А что, если и въ самомъ дѣлѣ Владиміръ Аркадьевичъ разошелся со своею супругой и привезъ къ намъ дѣтей жить? спросила горничная.

— Что? проговорила Олимпіада Платоновна. — Разбраню, раскричуся, окажу, чтобы и не знали меня…

— А потомъ дѣтей у себя оставите? закончила горничная вопросительнымъ тономъ.

— Дура, дура ты, Софья! проворчала старуха-барыня.

— Да ужь это вѣрно! утверждала горничная.

— Ну, а что жь ты то сдѣлала бы? Ну, научи, что надо сдѣлать, скажи, какъ бы ты поступила? настойчиво проговорила Олимпіада Платоновна, поднимая полусѣдую голову и смотря прямо въ лицо горничной своими проницательными глазами.

Горничная добродушно улыбнулась:

— Стала бы ихъ воспитывать, отвѣтила она добродушно.

— Дура, дура ты, Сонька! Вотъ думала, умный совѣтъ подастъ, а она… старуха-барыня засмѣялась привѣтливымъ смѣхомъ и заторопилась:- Ну, одѣвай скорѣе, одѣвай скорѣе! Силъ моихъ нѣтъ ждать, поскорѣй накричаться хочется, разбранить его, высказать все… Вѣдь ты пойми, нахальство то какое: не предупредилъ, не написалъ и — вотъ-съ принимайте гостя!

Одѣванье пошло быстрѣе…