Чужие и близкие

Когда у всех было налито и Анна Павловна насильно распределила между всеми редчайшие яства, майор медленно встал, поднял свою кружку и сказал:

— А теперь, разрешите, я скажу несколько слов. Страшные муки выпали на долю нашего народа, на вашу долю, женщины и дети. Но, поверьте мне, за все ему отплатится — и за нашу кровь, и за ваши слезы, и за этот стол на полу…

— Это еще дай бог — такой стол иметь, — вдруг громко вмешалась Софья Сергеевна. — А что на полу, так не беда — была б водка да еда… — У нее визгливый хмельной голос, щеки покраснели, глаза блестят, и стреляет она ими то в майора, то в Анну Павловну, словно бросай какой-то вызов. Майор подождал немного, потом продолжал, хмуря свои густые клочковатые брови:

— И за этот стол, я говорю, потому что этого заслужили наши люди. И за то, что дети наши вместо школы на заводы ходят, — за все ему отплатится, поверьте мне…

— Когда же это будет, товарищ майор? — не унималась Софья Сергеевна. — Вот ведь песенки пели, картины показывали «Если завтра война», в речах говорили — разгромим врага на его собственной территории. Как сейчас помню, мы с мужем ходили в кино. Так красиво все это получалось… танки едут, самолеты летят, враги бегут… Как же так, товарищ майор?

Булочник все время дергал Софью Сергеевну за рукав, но в нее словно бес какой-то вселился. Теперь уж не было вызова в ее голосе, а была тоска и даже мольба была, когда она, не сводя глаз с Кожина, опять заговорила:

— Я, может, глупая женщина, может, я не все понимаю, может, я… — Она замолкла, и лицо ее скривилось, но, сделав над собой усилие, она все же продолжала: — Но ведь была же у меня семья. Муж был… Ну, простой он был человек, не чета вам, не выбился в люди, шофер был простой, но ведь жили мы, не голодали и в кино ходили, и дочка у меня была… Женька была… А сейчас… Ну что, ну что, скажите, я сейчас?.. — Она глотала слезы и глядела с неистовой мольбой на майора, будто он мог сейчас одним словом вернуть ей все, что было, и повторила исступленно: — Ну что я сейчас, ну кому я сейчас нужна, только вот этому… — Она с ненавистью глянула на булочника.

— Успокойтесь, Соня, — подошла к ней Анна Павловна, — не надо так, не надо. Не вы ж одна.

— Нет, пусть он ответит, пусть он ответит мне, — твердила она, размазывая слезы по щекам, — ну за что, за что…

— Да она пьяная, — возмущенно проговорила Маруся, — уберите эту бабу, или я…

Но Кожин остановил ее суровым взглядом.

— Я отвечу, — сказал он раздельно и поднял голову, обвел всех нас темными, глубоко запавшими глазами.

Он замолчал, и мы все молчали. Даже Софья Сергеевна стихла. Она глядела на майора широко раскрытыми настороженными глазами — видно, и она не ожидала такого оборота.

— На фронте за такие речи… — сказал Кожин и покачал головой. — Потому что сейчас надо воевать, разбираться будем потом. Но она женщина, мать, и она задает вопрос, который сейчас в душе у всех. Не должно было этого быть! Нет, не должно! И все мы тут в какой-то мере виноваты. Ведь знали, что будем воевать. Знали. И готовились. Значит, немного не так готовились, немного не туда смотрели… — Он провел ладонью по волосам — у него густые, жесткие седоватые волосы, и как он их ни приглаживает, они встают снова. — Но ничего. Ничего… Главное — мы выстояли. Выстояли в самую трудную минуту. А теперь время работает на пас, мы стали на ноги, закрепились, теперь вы увидите, как они покатятся назад, и уж тогда… — он поднял свободную руку и потряс кулаком. — Тогда пусть не ждут пощады!

— Товарищ Кожин, — осмелела бабушка, — а вот говорят, что возле Харькова немцы опять наступают. Это правда?

— Да, это правда. Там очень жестокие бои. Они, конечно, снова и снова будут пытаться, кое-где, может быть, придется и отступить.

— Не дай бог!

— Ничего. Это уже ничего не решает. Главное — мы научились их бить и знаем, как это делать. Пройдет еще немного времени, и вы увидите, вы увидите, как они побегут… — Лицо его вдруг перекосилось, он дернулся и перегнулся вправо, прижимая руку к животу. Это длилось только одно мгновение. В следующее — он уже снова стоял, выпрямившись во весь рост, словно перед строем. Девушка в гимнастерке вскинулась, хотела подбежать к нему, но он махнул рукой: — Ничего, Галя, ничего. Уже прошло, сиди. — Он высоко поднял железную кружку. — Ну, так выпьем за нашу победу и за жизнь, которая будет после войны. Эх, какая у нас жизнь будет после войны!

И тут словно прорвало всех. До этого сидели скованные, молчали, а тут — все враз заговорили, какая жизнь была до войны, какая у кого была квартира, работа, какие были мужья, и все это сразу, перекрикивая друг друга, в один голос. Видно, подействовало вино на голодный желудок. Маруся требовала «прямого ответа» — будет второй фронт или нет, бабушка спрашивала что-то насчет Одессы, Софья Сергеевна кричала, что она подлая стерва, а булочник ее успокаивал…